«Мужчина должен быть везучим!» — думала Поленька с беспощадностью и неизвестно откуда взявшейся решимостью, принимая решимость и беспощадность за ту мудрость, которой жизнь оделяет не многих, а лишь самых умных, самых проницательных.
Когда ее одолевали сомнения и вспоминались похоронки, пришедшие в дома соседей, она опять думала об удачливости Сергея, молилась за эту удачливость и вспоминала отца, который отвоевал первую мировую, гражданскую и теперь «ломал», как он однажды выразился, третью войну.
Размышляя таким образом, Поленька стала с опаской относиться к приходу матери, потому что боялась, как бы в это время не появился Вихляй. Ее напряжение было настолько велико, что она совсем не чувствовала себя усталой после смены, шутила, смеялась, когда приходила мать.
— Эх, жизнь наша!.. — говорила она весело.
— Что это ты больно прихорашиваешься? — с подозрительностью спрашивала мать.
— Может, наголо мне постричься? — говорила Поленька, расчесывая волосы, любуясь ими и раздражаясь на мать. — А то возьми вон ножницы, остриги, как овцу у Кутаховых.
Она смеялась, мать отмалчивалась, но мира не было.
Во время таких визитов Поленька становилась дерганой, нервной, грубой и ничего не могла с собой поделать, хотя видела, что мать несколько раз уходила в слезах.
В конце концов Поленька все-таки пересилила себя и перестала ждать Вихляя, постепенно возвращаясь из лихорадочного состояния к нормальному. Но привычка прихорашиваться, одеваться наряднее после смены продержалась еще некоторое время. До того момента, когда так же ночью, так же стуча в стекло появился Вихляй.
Отворила дверь Поленька не спеша, с сознанием собственной силы и неотразимости. Как будто свидание было условлено и только кавалер непростительно задержался. Она успела подумать даже, что чай еще горячий на плите.
— Что случилось? Почему ты не приходил? — говорила она, увлекая его в дом и чувствуя, что находит самые правильные слова.
Изображая веселость и непринужденность, крепко сжимая тонкими пальцами грубую широкую ладонь Вихляя, она угадывала, что нашла правильный тон, что веселость и простота, с какой она провела его в дом, и дают ему то единственное нужное впечатление уюта, которое может создать женщина и чем она сильна. В прошлый его визит она говорила ему такие слова, как «уходи» или «никогда», и боялась в его отсутствие, что они не только слишком много значили для него, но и на нее наложили определенные обязанности. Теперь безошибочным чутьем угадывала, что ничего такого не надо вспоминать и то, что говорила она в прошлый раз, сейчас не имеет значения. Понимала: нет ничего важнее уюта для истерзанного мужского сердца, потому что оно конечно же истерзано, как бы он ни был суров, как бы ни был крепок, как бы ни был готов пожертвовать собой. Потому что война!
Поставив себе целью выглядеть в его глазах хорошей хозяйкой, не позволяя себе думать и загадывать что-либо дальше следующего шага или жеста, она ввела его в дом, помогла снять грубую немнущуюся шинель и повесила, вскинувшись не только руками, но плечами, и грудью, и бедрами, и коленями, приподнявшись на носки, чтобы дотянуться до гвоздя. И, чувствуя, что хороша и что он заметил это ее движение и залюбовался, как она мысленно сама любовалась, Поленька прислонилась к стене и засмеялась:
— Фу, какая тяжелая шинель.
Он сказал:
— В ней я протопал тыщу верст.
Она улыбнулась и провела его в комнату.
Все было готово, так что и придумать лучше нельзя. На ужин сварили картошку. Поленька достала кусок сала и немного соленых огурцов от летнего сбора, рассчитав так, чтобы хватило еще на несколько дней. Пока жарилась с салом картошка, Поленька открыла патефон и завела довоенную пластинку:
Хлопоча на кухне, краем глаза видела, что Вихляй расположился на стуле и отдыхает. Лицо его казалось спокойным, и это было сейчас самое важное, в чем он нуждался и чего добивалась Поленька. «Неужели? — думала она, обжигаясь от мысли. — Неужели это возможно?» Неужто она… сама… хочет и допустит это. Ведь он будет ни при чем, что бы он там себе ни воображал потом, этот плечистый военный, незнакомец — Вихляй, разглядывающий сквозь стекло ночь. Счастье и ужас встречи и грех — все будет на ней.