Но к Светке ехать не хотелось. Когда все доводы были перепробованы и Поленька осталась равнодушной к пластинкам, Светка сказала:
— А выпьем. Что? Мой вчера достал французский коньяк, я выпила рюмку, и, знаешь, он не удивился. А я поплыла, поплыла. И чуть не уплыла.
Светка расхохоталась и принялась объяснять, как до нее добраться.
— После смены остаюсь, — сказала Поленька.
— Не надолго же…
— Как получится.
Отпустили их позже, чем рассчитывала Поленька. Но, вознамерившись ехать к Пересветовой, она побежала в душ. Окатилась ледяной водой, теплой уже не было. Переоделась и выбралась с территории завода. Трамваи шли почти пустые. Села, задремала.
Добираться до Светки было удобно. Трамвай останавливался прямо против дома. Но Поленька, доехав до остановки и глядя на знакомый по описанию зеленоватый дом, осталась сидеть и проехала мимо. «В другой раз, — сказала она себе. — Или никогда. Чего ради смотреть на чужое счастье». Ей и в самом деле было лучше одной.
Приехав в центр города, Поленька прошлась по Пушкинской. Она любила эту улицу, будто попадала в другой мир: ярко горели огни, слышалась музыка из окон домов, из парка. Навстречу попадались нарядные, в цветастых платьях, с длинными косами узбечки. Многие русские женщины хорошо одевались. Слышался смех, шутки. Первое время эта южная праздничность после завода резала глаза. Поленька удивлялась: как возможно? Ведь на войну работало все, а тут рестораны, музыка, женский смех. Потом пришло понимание, вернее, ощущение правильности и закономерности происходящего. По извечной привычке все понять и расставить по полочкам, Поленька рассудила в конце концов, что страна столь огромна, а деятельность людей, занятых войной, столь разнообразна, что некоторые время от времени как бы выныривали из пучины войны, чтобы через день-два, неделю вновь опуститься в нее. Такая точка зрения не претерпела существенных изменений, когда Поленька смогла наблюдать этих людей вблизи, научилась ценить быстротечность выпавших им минут. Завсегдатаев оказалось мало; впрочем, были. Подошел срок, и Поленька начала появляться в ресторанах, сперва с робостью, но быстро обрела уверенный вид и тон. Поклонники находились сами собой, но о встречах с ними Поленька старалась не рассказывать не то что Пересветовой, даже Раечке и Нине Петровне, с которыми жила бок о бок седьмой месяц.
У нее было несколько встреч, из которых не получилось ни одного стоящего романа. Мужчины попадались какие-то замотанные, задерганные. Поленька взяла себе за правило, оставаясь наедине с мужчиной, не показывать ему своего разочарования, находила утешительные слова, но от дальнейших свиданий отказывалась твердо, бесповоротно. И, отказав, становилась бесчувственной к любым просьбам и мольбам.
Неудачи расстраивали ее, но не надолго. Каждая новая встреча была тайной, каждый новый человек оказывался загадкой до поры до времени. Поэтому, едва она видела нарядную толпу, все сомнения и горести отлетали прочь. Мужские голоса, раскатистый, густой, уверенный смех вызывали трепет, хоть за этим смехом могло ничего и не быть. Неважно. Все оказывалось новым, незнакомым, как в первый раз. Поленька начинала волноваться, ждать, постепенно чувство восхитительной жути охватывало всю ее, от макушки до кончиков пальцев, и снова небо было бездонным, звезды яркими, она, как насторожившаяся лань, угадывала дуновение ветерка, шорох листвы, запах ночных цветов. Прохладной кожей тела, всем своим существом чувствовала, что древний мир создал ее для этих мгновений.
Ее благосклонности добивались, она словно выплыла из небытия. И когда дома встречали словами: «вас ждал», «вас спрашивал», Поленька, не слишком вникая, чувствовала, что долгожданный вихрь вновь захватил ее.
Пройдя вверх по Пушкинской до госпиталя, она затем спустилась вниз и дошла почти до Салара, бурной желтой реки, непохожей на северные реки. У тех тоже хватало буйства, от которого гнулись и проламывались мосты, но там было все знакомое, а здесь один вид желтых бурлящих потоков вызывал трепет. Вспоминались мальчишеские россказни о разбойниках, которые прячутся под мостом. Такое, может, и творилось по ночам, Поленька не могла утверждать, квартирные кражи случались часто. Но даже днем она не любила стоять на мосту.
Повернув налево, попала в Приусадебный тупик, узкую улочку, стесненную дувалами и акациями.
Дом был полон гостей. Впрочем, три лишних человека уже создавали такую тесноту, что можно было сказать «дом полон». Хозяин, Семен Михайлович, работал в газете вместе с Раечкой, и к ним иногда приходили журналисты, в основном женщины. Они бы не собирались, если бы душой компании не была Рая, маленькая, рыжая, в конопушках, с недрогнувшей веселостью встречавшая все невзгоды. Как немногие женщины, она любила не только бывать в гостях, но и принимать сама. Работала младшим корректором, а дома становилась вровень с лучшими умами провинциальной журналистики. Могла наравне с ними судить о спектаклях и концертах.