— У нас многим грамотешки не хватает. Не успели поднабраться.
— Это да, — согласился Чернуха. — А дрова тебе привезть или как?
— Привези, Миша, — согласилась она.
— Запомни, два поллитра, — сказал он, уходя.
Поняв слабинку в Поленькином характере, Мишка стал захаживать. Он был единственной ниткой, связавшей ее с Павликом, и умело этим пользовался. Занимал деньги на водку, редко отдавал. Но дров привез бесплатно.
— Человек я щедрый, — говорил он, видя радость Поленьки. — Просто у меня возможностей маловато.
— Миша, перестал бы пить, — просила Поленька.
Он гордо вскидывал голову:
— Это еще почему?
— Семью бы завел.
— Не в детях счастье.
— Ведь еще и любовь, — заикнулась она и тут же пожалела.
Чернуха так обрезал ее взглядом, что она сжалась.
— Про любовь не будем, — коротко пояснил он.
С ним можно было говорить на любую тему, но до какого-то предела. Дальше он не пускал. И когда уходил, стуча костылями, гордый, независимый и несчастный, Поленька вспоминала иногда румяного Мишу Чернухина, всегда аккуратного, подтянутого, в отглаженном костюмчике. Мать его, невысокая, полненькая брюнетка, не чаяла души в своем Мишеньке и два раза прибегала на пионерские сборы отчитывать вожатых за то, что Миша опаздывает на обед. Роскошь их квартиры поразила Поленьку, когда она пришла однажды с классом проведать больного Мишеньку. Мать заставила их разуться и провела гуськом мимо шкафов, ковров и хрусталя в спальню. Там на широкой кровати среди подушек возлежал в нарядной рубашечке, как маленький принц, Миша.
Самым бесцветным существом среди обступившей их роскоши был отец, толстый круглолицый человек, одетый в серый халат, с серым лицом и седыми бровями. Молча проводил он их и защелкнул несколько раз дверь, пока они удалялись.
После того посещения многие девчонки влюбились в Мишу, только о нем и было разговоров целую неделю. Поленьку это не тронуло, но и она, вспоминая Мишу, поражалась великолепию мира, в котором он жил.
И вдруг тот мир взорвался. Настолько заурядным образом, что сама эта заурядность стала казаться необычной. Мать, которая пеклась о том, чтобы Миша обещал вовремя, скандалившая по поводу школьных задержек, мать эта сбежала с любовником, оставила ненаглядного сынка. Причем разрыв был такой полный, что Миша изменился в неделю, приходил в школу оборванный, голодный, с тоской в широко открытых глазах.
У отца, насколько помнилось, начались сердечные приступы, и он умер перед войной. Мишка продавал за бесценок хрусталь, фарфор, этим жил, начал выпивать. И никакое шефство над ним не помогало. Квартира его являла собой ужасающий вид, суждения стали циничными, в голубых, почти обесцвеченных глазах все чаще загорался злой огонь. Простых вещей он не понимал и Поленьке иногда казался существом с другой планеты.
Теперь он стал гораздо понятливее и даже сам как-то выразился:
— Война научила меня добру. Рядом со мной были добрые люди.
Он приходил часто, иногда что-либо выправлял по хозяйству, пил водку, если она выставляла. Но когда он поправил упавший забор, и она задумала отблагодарить его деньгами, Чернуха взглянул свирепо и обрезал коротко:
— Заткнись и не возникай!
Жалея его, оборванного, неустроенного, Поленька вознамерилась помочь ему наладить семейную жизнь. Ей казалось, что Мишка стесняется своего увечья и потому сторонится женщин. Она загорелась желанием разубедить его, нашла было невесту, и однажды, когда Чернуха обстругивал перила на ее крыльце и потом с добрым, спокойным выражением на лице уселся на ступеньку, вытянул культю и закурил скрученную из махры цигарку, Поленька обронила, как будто невзначай, задержав дыхание, потому что долго готовилась и подбирала слова:
— Жениться тебе надо, Миша. Как хорошо Берендеевы живут, а ведь Костя тоже без ноги. Сколько невест ходит нецелованных, неласканных. У них жизнь еще хуже, чем у тебя. Ты у нас ведь на всю округу завидный…
Чернуха сдвинул брови и так глянул, точно не он только что радовался исполненному делу и поглаживал жесткими прокуренными пальцами отполированную рубанком доску; глаза его странно побелели.
— Мне раз и навсегда мамаша показала, что такое семейная жизнь.
— Брось ты! — в сердцах сказала Поленька.
Но Чернуха не дал ей продвинуться дальше ни на полшага.
— Заткнись и не возникай, — коротко приказал он. — Покурить не дала!
Опершись на костыль, рывком поднялся и заковылял прочь.
Долго не появлялся. Встретившись на улице, темнил, притворялся обиженным. А все ж таки, как ни темнил, Поленька добыла у него два письма, переписала тщательно адрес Павлика, спрятала и тогда только взялась читать.