Перед заводом площадь была запружена народом. Вот куда девалось население Сосновки. Играл оркестр. Военных, какие случились в толпе, стали качать, и они, блестя сапогами, звеня медалями, взлетали вверх.
Первое время Тоня держалась за Поленьку, потом их разъединили. Они не успели и взглянуть друг на друга. Кругом был мир какой-то всеобщей любви, доброты, всеобщего веселья. Любили и Поленьку, ее брали за руки, тянули в круг. Но она высвобождала пальцы, уходила в другую незнакомую толпу, попадала в новые водовороты, стремясь в этом вихре криков и слез остаться в одиночестве. Отчаяние все больше овладевало ею. Она начала выбираться прочь из толпы, на сыпавшиеся со всех сторон предложения оглядывалась зло, как ведьма с распущенными волосами, сверкая глазами. И сама себя чувствовала ведьмой. Будь силы, поднялась бы на метле в синее темное небо, чтобы оттуда, издалека, из льдистого холода звезд, глядеть на земное веселье.
Отшумел праздничный май, жаром полыхнул июнь, обычно деловая строгая пора. Однако на этот раз праздников было больше. Что ни день, где-то гуляли. Поленька как-то пообвыклась и принимала приглашения. Семка Королев вернулся, она шла к Королевым, потому что звали. Кузьма Иванович Кочетков припожаловал, полный кавалер, весь седой, а с лицом крепким, будто натертым красным кирпичом. И Кузьму Ивановича уважила Поленька, целый день помогала хозяйке. Сама, почитай, праздник организовала. Только чужой был праздник. Своего не дождалась.
В разгаре лета воротился в Сосновку Колька Морозов. Этот не мог без вывертов. Привез собаку и двух друзей. Огромная овчарка с какой-то прямо не собачьей мощью и львиными складками-морщинами у глаз наводила ужас на Тоню.
— Быка задерет, — говорила она мужу, чуть не плача. — Ты уж меня не оставляй одну.
— Добрый он, — говаривал Колька снисходительно, похлопывая пса и поглядывая на жену. — С нами на батарее жил. Не боялся выстрелов, бомб. То спит, то лежит рядом. И глаза умные, будто спрашивает: «Чем пособить?» Славный пес, только вот имечко у него, ктой-то сподобил. Ну да ладно! Геринг, лежать…
Насмотревшись на чужое счастье, Поленька тайком ездила на Белорусский вокзал, в надежде встретить Павлика. Увидев на перроне громаду народа, поняла бесполезность своей затеи, но простояла много часов кряду. Через несколько дней собралась было ехать опять, но зашедший на огонек Мишка Чернухин дал ее мыслям другое направление.
По привычке Поленька принялась накрывать на стол и выставила четвертинку. Будь какое-нибудь лучшее вино, она бы и его выставила, слишком уж необычно выглядел Чернухин. День Победы как будто встряхнул его, показал великую полезность того солдатского дела, которое ему выпало. Не инвалидом с культяшкой, а героем был Чернуха все эти дни. На Мишке был светлый коверкотовый костюм; протез, который он долго обнашивал, казалось, сросся с ним и не жал. Черная легкая трость помогала ему держаться уверенно и прямо, ряд медалей блестел на груди косым лучом.
— Ну, Мишка! — сказала Поленька. — Вот видишь, какой молодец. Выпьем за твою победу.
Она хотела сказать, что имеет в виду не только окончание войны, но и его победу над собой. Однако не успела сразу, а потом раздумала, уж больно сложной показалась мысль.
Чернуха выпил рюмку, но больше наливать не стал и, собравшись с духом, сообщил о письме, полученном от Павлика. Приезжать Павлик домой не собирался, укатил к себе на Брянщину и, по всей видимости, с Поленькой жить не думал. Во всяком случае, просил это довести до ее сведения.
Поленька отреагировала сразу, словно была давно готова к этому. Только зеленые глаза ее раскрылись, полыхнули жаром, а потом сузились, стали маленькими щелками, точно она боялась пропустить бьющий от окон свет.
— Ну хорошо же, — сказала она. — Ну ладно. Знаешь, Миша, оставайся сегодня у меня.
Чернуха остолбенел… У него был вид человека, внезапно открывшего клад и не знавшего, что с ним делать. Так, по крайней мере, показалось Поленьке, пока она со спокойным видом разглядывала его. Это Чернуха должен был нервничать, бояться, радоваться. Она не боялась и не радовалась, а только смотрела, думала, сопоставляла.
— Я не прошу многого, — говорила Поленька тихим голосом. — Я плохая жена и не собираюсь замуж. Я хочу, чтобы ты был моим любовником сегодня, завтра, когда не знаю еще…
К счастью, Чернуха поднялся, побледневший как полотно, опершись на трость, произнес с твердостью, как будто выговаривал давно решенное для себя: