— О! Безусловно, — произнесла Поленька, выражая живейшее участие, что делала по привычке, когда не знала, что сказать.
— Я не разбираюсь в стратегии. Даже задним числом. Солдатам это не обязательно, — сказал Павлик, твердо глянув на нее и смягчив эту твердость едва заметной улыбкой. — Но как солдат знаю: ничего не пропадает зря, все остается. Гитлеровцы побежали из Крыма, шурша боками, как мыши, не только потому, что их напугала стратегическая ситуация. Еще раньше их напугала Малая земля, их испугал Эльтиген, и то, что они в течение всей зимы не могли сбросить в море десант, который появился вслед за Эльтигеном. Вообще я думаю, — произнес он с нажимом, — ни один солдатский подвиг не пропадает даром. Даже безвестный подвиг. Потому что о нем хорошо знает армия противника. Из этих подвигов складывается общая, что ли, атмосфера во вражеской армии. Мы долго не знали, как целый месяц в глубоком тылу у немцев сопротивлялся гарнизон Бреста. А немцы знали. Знали о тысячах других подвигов, которым в трагическую осень сорок первого года мы не вели учет. И потому уже в октябре, когда весь свет думал, что Красная Армия разваливается, немецкий генеральный штаб собирался просить мира у России. Слишком непредвиденным и непреоборимым оказалось, по их мнению, сопротивление большевиков. Другое дело, что Гитлер отклонил предложение генштаба. Но сам факт потрясающий. Да и мы отпустили бы фашистов после всех злодеяний? Не знаю. Они ведь хотели уйти и остаться в границах, которые нарушили двадцать второго июня сорок первого года. Было бы жаль их отпускать. Но я не стратег.
Наступило молчание. Поезд, громыхая на стыках, подходил к Сосновке. Мелькнул последний перед станцией овраг, потянулась высветленная дождем березовая роща.
Не найдя что сказать и слегка растерявшись, Поленька поднялась и приготовилась к выходу. С ней говорил другой Павлик, она такого не знала. Тот, кого она знала, не должен был возражать и говорить незнакомые вещи. Впрочем, она начала привыкать к мысли, что люди меняются. Ее начальник Елагин хвастался, что бегал по деревне в лаптях, а теперь выступает перед тысячной аудиторией строителей и двух часов ему мало. А в машину садится с таким уверенным и скучающим видом, будто родился в ней.
Поезд подошел к станции, и Поленька потянула за собой Надюшку с чувством, что главное не договорено, не сказано, не облегчено в душе.
— Ты увлекаешься историей? — лукаво произнесла она, взглянув на Павлика.
— Из всех книг предпочитаю исторические.
Это Павлик ответил, уже выходя из вагона.
— О, напрасно! — произнесла Поленька, радуясь возможности возразить с полным правом, которое она ощущала.
15
Вечером того же дня она не пустила Надюшку к соседям. Коротко и жестко объяснила:
— Нечего там делать.
Разговор в поезде, внешне приветливый, показал ей, как она одинока. И возникшая досада не исчезла, а, напротив, разрасталась с каждым часом, стоило ей вспомнить преуспевающих, самоуверенных мужчин. А главное, устроенных, семейных — вот что она ценила! Ей не хотелось думать, что у Чернухи и Павлика могут быть свои проблемы. Другая мысль поразила ее: любой, самый захудалый мужичонка был ей теперь ближе только потому, что мог войти в ее жизнь и принять ее такой, как она есть. Любой, только не эти, как бы они ни улыбались, как бы ни казались внимательны и приветливы. С ними душевная связь порвалась в молодые годы. А связи, оборвавшиеся в молодости, редко восстанавливаются. Может быть, никогда.
В последующие дни Поленька стала с беспощадностью пресекать разговоры о соседях, которые пыталась завести Надюшка.
— Нечего! — говорила она твердым голосом, видя, что Надюшка порывается бежать на соседний двор.
Сама же могла, отогнув занавеску, подолгу наблюдать, как Фрося развешивает и снимает белье, а Павлик разламывает топориком старый сарай, затеяв ставить новый. Ей казалось, что она глядит с равнодушием, а не с досадой, но ничего не могла сама себе объяснить. Что-то надломилось в ней во время последней дорожной встречи. Воспоминание ушло, забылось, но в душе будто начался новый счет обидам.
Через некоторое время, заметив, что вместо старого сарая начал подниматься другой, Поленька посетовала на вздорность слухов. Говорили, что у Павлика плохо с сердцем, а вот ведь сарай в одиночку переставляет. Правда, не совсем в одиночку, возле него опять крутилась Надюшка, точно медом намазали для нее соседний двор.