Прошло немного времени, и Поленька обнаружила, что нет в жизни ничего важнее борьбы за справедливость — как она это понимала.
Придя на работу, сказала однажды:
— Жизни не стало! Соседи замучили.
Сослуживцы подняли головы. Едва слышным голоском Поленька рассказала, что перед ее окнами построили сарай. Начали ставить забор и отхватили целый метр территории. Да все с шумом, криком, скандалами.
Это произвело впечатление. Люди, слушавшие ее, вначале вздыхали, качали головами, сочувствовали. Что они при этом думали, оставалось неизвестным. Но Поленька надеялась, что они думают, как ей хочется, и жалеют бедную женщину, которая страдает от наглости соседей. Одна сослуживица, Маргарита Львовна, даже сказала, что наглость оттого и распускается пышным цветом, что порядочные люди не умеют дать ей отпор, что доброта и мягкость плохое оружие против хамства и лицемерия.
От нее стали ждать новостей. Обсуждение Поленькиных проблем скоро вошло в привычку. А она выработала особую манеру повествования — тихую, скорбную и вместе с тем шутливую, словно у нее не осталось другого выхода, кроме смирения.
— Вчера мои изобретатели (Павлика и Фросю она стала называть изобретателями) притащили моторчик, взгромоздили на какую-то ржавую раму и пустили ездить по огороду, — говорила она с веселостью. — Причем моторчик стреляет так, как стреляли до войны мотоциклетки. В самые уши бьет, по барабанным перепонкам. Я закрылась подушкой и пролежала до утра с головной болью. Ничего особенного. Сегодня они выдумают что-нибудь другое.
— Но есть же управа на них! — негодовала Лариса Карповна. — Есть же советская власть.
Ответом Поленьки была усталая, обреченная улыбка.
— Ах, что вы! — говорила она. — Не пойду же я, в самом деле, жаловаться на них в горсовет.
Постепенно разговор о «соседях» стал излюбленной темой сослуживцев. Теперь встречали Поленьку не вопросами о погоде или самочувствии, спрашивали хором одно и то же:
— Ну что «они»?
Поленька начинала говорить то, что обдумывала по пути на работу. Но сначала отнекивалась и сокрушенно вздыхала.
— Нет, нет! Ничего особенного, — говорила она. — Я уже ко всему привыкла. Вчера вырыли прямо перед окнами яму для отбросов. Едва заставила зарыть.
— Да что же такое! — воскликнула Лариса Карповна. — Что ж это делается?
На самом деле Павлик вырыл яму для яблони, и она накричала не разобравшись. Но истина в данном случае перестала иметь значение. Поленька давно начала прибавлять к фактам свою собственную выдумку, чтобы поддерживать тему. Скоро и фактов стало не хватать, тогда она понемногу начала их сочинять, с удивлением обнаружив, что эффект и волнение окружающих делаются ничуть не меньше прежнего. Увидев на заборе в дальнем углу участка вывешенный половичок, Поленька сказала на работе:
— Удивляюсь людям! Прямо перед моими окнами понавешали тряпки, полотенца, простыни, и все вперемешку. Я много могу понять, но должна же быть какая-то личная гигиена.
Весной она вскопала у себя несколько грядок, очистила территорию, собрав груду камней. Хотела взять тачку или носилки и с чьей-нибудь помощью выбросить в овраг. Но так и не собралась. Осенью, наткнувшись в сумерках на поросшие редкой травой камни, перекидала булыжники на соседскую территорию. «У вас есть кому убирать», — мысленно приговаривала она. А через несколько недель весело пересказала эту историю сослуживцам, все в ней переиначив.
— У вас ангельский характер, Поленька, — звучали кругом голоса. — Любой гражданин живо нашел бы управу. А вы? Как вы можете терпеть?
— Но ведь не докажешь? — улыбалась Поленька.
Незаметно она прониклась новым ощущением: сочувствие оказалось приятным. Выставлять себя угнетенной и обиженной было не так уж плохо. Постепенно она начала верить в выдуманные обиды, и ей в самом деле стало казаться, что жизнь невыносима. Она не могла уже прожить дня, чтобы не пожаловаться. Надо было только дождаться, когда начальство утихомирится, а Маргарита Львовна, учетчица писем Зосенька, курьер Лариса Карповна справятся с утренними делами и накинутся с вопросами:
— Ну что они опять?
16
Чем хуже складывалась ее личная жизнь, тем лучше и прочнее обстояли дела на работе. Она уже пережила двух начальников, и каждый новый больше ее ценил. Не было вещей, которых она не знала, телефонов, которых не помнила, бумаг, которые не могла отыскать. Главки, заводы, соединяясь с ней, кричали: