— Поленька!
Теперь она не любила выходных и праздничных дней и, уходя накануне вечером с работы, с сожалением прибирала на столе теплые от ее прикосновений предметы, которые, она знала, встретят ее в понедельник тупым канцелярским холодом.
Иногда рождалось ощущение, что вот остается сделать последнее усилие, поставить точку, и дальше жизнь помчится по накатанной колее, как по рельсам. И куда бы этот путь ни привел, он обязательно будет ровным и безболезненным, потому что должен в бытие человеческом настать наконец период покоя, лада с собой и окружающими. Она убедилась на чужом и собственном опыте, что женщина воспринимает радость и счастье в тысячу раз острее, богаче, чем мужчина. Но и к несчастью она умеет приноравливаться лучше и жить так, словно бы по-другому не может быть. Ей удавалось некоторое время выдерживать спокойный жизненный ритм. Страдание будто вошло в привычку, чувства притупились.
К одному она не могла привыкнуть — к одиночеству. У нее закрутился роман со Спиридоном Васильевичем из управления горючих материалов, а потом с Петровым, начальником отдела бетонных работ. С Петровым был короткий, но бурный роман. Поленька едва не увела его из семьи. Может быть, это случилось, если бы не ее торопливость и настойчивость. Оценивая трезво обстановку в одиночестве, она не могла, однако, при встречах совладать с собой и постоянно твердила: «Боишься? Боишься?»
Разрыв с Петровым переживала чрезвычайно тяжело. Вся жизнь у нее поделилась на совершенно четко различимые доли: на «видела она Петрова» и «не видела она Петрова». Остальное исчезало временами, теряло всякий смысл.
Надюшка, брошенная, некормленная, схватив кусок хлеба, мчалась на улицу. А чаще напротив — к Павлику и Фросе. Поленька давно обдумывала, как положить конец этой дружбе, но, пока не выяснилось с Петровым, у нее недоставало сил на остальное.
Однажды, когда Поленька готовилась сделать очередной выпад против своих соседей, в приемную вошел Петров. Как в тумане увидела она знакомый облик, невысокую, крепко сбитую фигуру, черные сросшиеся над переносьем брови, черные угольные глаза. Она встала, произнесла заученное: «С добрым утром!», увидела взгляд, показавшийся ей напряженным, и поняла, что не справляется с собой. Едва Петров прошел к начальству и за ним закрылась двойная дверь, Поленька села, опершись на спинку стула, и услышала взволнованный голос Ларисы Карповны:
— Что с вами, дорогая?
Она ответила не сразу, потому что не могла сообразить, а когда пришла в себя, получилось просто и естественно.
— Сердце! — произнесла она. — А что? Уже и сердце…
Вспоминая черную сросшуюся переносицу, антрацитовые блестящие глаза, Поленька шептала: «Мартышка, ну мартышка, ну чего тут переживать, что любить?» — однако и переживала, и любила.
— Вот до чего могут довести проклятые соседи! — сердито ворчала Лариса Карповна, прибежавшая с каплями.
Петров не позвонил ни в этот, ни на следующий день. Поленька, сидя дома, не находила себе места, ругала Надюшку больше обычного.
Кое-как доработав до отпуска, помчалась на Кавказ. Переезжала из города в город, осмотрела все, что можно осмотреть. Даже в Одессу заглянула, минуя Крым. (Крым ее пугал.) Приехала из отпуска загорелая, отдохнувшая. Отвечая на вопросы «как?» и «что?», произнесла гордо, покачивая головой:
— Любовник мой был самым красивым на всем Кавказском побережье.
Говорила с намеком, чтобы слова ее передали Петрову. Ради этого она готова была как угодно приукрашивать свою жизнь. На самом деле отпуск получился не очень веселый. И погода выдалась скверная, и с любовниками не повезло. Последний был хром, однорук, но невероятно богат. В Одессе она мечтала опять встретить Владислава, но это оказалось так же безнадежно, как найти иголку в стоге сена. С досады взяла билет на самолет. С тем же чувством вернулась.
Постепенно настроение Поленьки ощутили сослуживцы и соседи. Павлик, увидев ее, старался уйти в сторону. Да и она не искала встреч. Но если уж выхода не было, оба здоровались или говорили торопливо, коротко. Павлик старался не смотреть на нее, а Поленька откровенно разглядывала его с чувством собственного достоинства и превосходства. Возникла привычка: в несколько слов, которые удавалось произнести, она непременно старалась вложить какое-нибудь обидное для него откровение. Например, говорила участливо:
— Ты плохо выглядишь. Устал?
Или:
— Весь седой сделался. Время-то как летит…
Павлик обычно отмалчивался, а когда она сказала про время, глянул прямо на нее, что делал редко; какое-то подобие улыбки, доброй и откровенной, забрезжило на его лице.