3
Так и вышло: приехал и узнал, что она замужем. Ради чего стремился? Куда спешил? Ведь уезжал с легким сердцем, думал — навсегда. Теперь, по возвращении, выдалось время подумать, с чего началось. С годами Гошка стал все больше походить на отца. Та же уверенность в движениях, многозначительность во взгляде. И за всем этим ничем не оправданное, но какое-то неистребимое и благостное ожидание перемен.
Отношения с отцом у Гошки тяжелые. И жалеет он его, и любит. Но любовь эта сводится у него главным образом к попыткам доказать свою правоту и воззвать к родительской совести и долгу. А это, известно, занятие неблагодарное, коли дошло до него. Он и сам понял, когда пришлось уйти из дому и снять угол на другом краю поселка. Обошлось. Устроился. Теперь можно встретиться с отцом по-простому, не пускаться во все тяжкие выяснения, а, наоборот, спокойно обсудить за кружкой пива текущий момент.
Жизнь как заведенные часы — «от» и «до». Старые друзья поразъехались, знакомых лиц раз-два и обчелся; не узнаешь и тех, кто был моложе. Зато новых приятелей с каждым днем все больше. Один не захочет скинуться на бутылку, тотчас объявляются двое других. Теперь так и смотрят: если не хватает рубля, кого искать? Известное дело — Гошку.
Работал землекопом, пока ревматизм, подхваченный на Севере, не дал знать. Нанялся грузчиком на лесосклад. Во время работы самые приятные минуты — перекур в конторке Бородковича. Сиди и слушай наставления хозяина. Конторка хотя временная, сколочена из досок, а утеплена войлоком. Вытертые обои усеяны надписями и номерами телефонов, в которых никто не может разобраться. А смотреть все равно интересно.
У порога, сколько ни подметай, разбросаны семечки, пепельница полна окурков, хотя хозяин конторки Иван Васильевич сам не курит и неустанно доказывает вредность этого занятия.
— Курево, как и пьянство, грех, — говорит Бородкович. — Религия, между прочим, многим умным вещам научила человечество. Не убей, не укради и так далее…
— И убивали, и крали, и пытали, только богом прикрывались, — равнодушно роняет Гошка.
— Да… гк-хм, — неопределенно произносит Бородкович. — А вот в деревне мы до яблочного спаса яблок не ели. Поп не велел. И урожай сохранялся, и для здоровья выигрыш. А сейчас? У соседа третьего дня ребятишки сад обчистили. Для чего, спрашивается? Яблочки-то зеленые, отрава одна. А мо-ожно было…
Бородкович многозначительно поднимает палец, дабы подчеркнуть значение последних слов. Оттого и любят грузчики заходить сюда на дню по сто раз, с поручениями и без оных. Иной раз просто так, покурить и перекинуться словцом с бухгалтером. Умный человек. Всегда что-либо найдет сказать. Хоть молчи ты как пень, а все же какой-никакой, а собеседник.
Если говорить не о чем, Иван Васильевич вздыхает долго и тяжко и потом, не в силах справиться с потребностью что-нибудь сказать, произносит многозначительно:
— Да-а!..
Народ на складе не задерживается. Даже заведующие сменились: двое за один год. Старожилами были бухгалтер, кладовщик да учетчица Клава, которую ничто не интересовало, кроме танцев и мальчиков. (Она даже на работу, перед свиданиями, приходила в бигудях.) А мальчики, по свидетельству Ивана Васильевича, менялись каждые полгода.
Формально Клава подчиняется Ивану Васильевичу. Но задачи у них разные и взаимопонимания, в общем, нет. Временами между ними разгорается настоящая война, в которой нет, однако, ни победителей, ни побежденных. Клава вечно дерзит, называет старшего бухгалтера выжившим из ума стариком. А Иван Васильевич переживает и платит ей тем же. Во всяком случае, в ее отсутствие не упускает возможности сказать, сокрушенно качая головой:
— Вот она, молодежь нынешняя, пошла… Вертихвостка.
На лесоскладе известно какая работа: то нет ничего, а пришел эшелон — все трудятся до седьмого пота. Растут, как горы, бревна пахучего сосняка, осиновые горбыли, березовый тес.
Иван Васильевич обычно наблюдает за всей этой суетой из окна и с осуждающим видом покачивает головой:
— Вот-вот-вот… говорим о научной организации труда. А где она, эта организация?
— Вышли бы сами да покомандовали, коли все понимаете, — бросает Клава.
— А некоторым, между прочим, я советую помолчать, — величественно произносит Иван Васильевич, и чувствуется, он очень доволен, что последнее слово остается за ним, и он приложит все силы для того, чтобы так было и впредь.
Гошка слушает и старается представить, так ли важно Бородкович разговаривает дома в присутствии Натальи Петровны Малаховой, Людмилы, Катеньки. Мысли об этом семействе неотступно следуют за ним, с той далекой новогодней ночи, когда Наталья Петровна привела его, всеми забытого, в свой дом; он увидел елку в сиянии огней, праздновал праздник вместе со всеми детьми, а на другой день проснулся в чистой кровати и в чистой рубашке.