Девчонки смеялись до слез, и теперь, сидя в одиночестве, за тысячу верст от них, Поленька очень хорошо представляла эти вечера. Она не знала, что в те дни Ивана взяли в армию. И Лизка Мельникова уже не шутила и не плакала, а шла темнея лицом, блестя сухими глазами, точно нутром догадывалась, что видит своего ненаглядного Ванечку в последний раз. Не догадывалась только, что сама через три месяца закончит курсы радисток и будет заброшена в эти самые места, за линию фронта, и погибнет, как погиб весь их класс.
О том, как уходил Иван и как гуляли на проводах, Поленька узнала в подробностях от подруг. Тогда же, сидя в Лужках, ни о чем не догадываясь, тосковала и мучилась. Она мысленно убеждала себя, что должна быть терпима, старалась привыкнуть к тому, что видела вокруг. И ей иногда казалось, что это получается. На «доброе утро», на поклоны Поленька отвечала весело и чувствовала, что ей удается изображать приветливость и внимание. Происходило это не оттого, что она была в самом деле приветлива и внимательна, а оттого, что красива и молода. А раз молода, ничего не стоило выглядеть радушной, хотя в душе была пустота.
Наблюдая Вережниковых, Поленька удивлялась, насколько особняком в семье оказался Павлик. И волосы темнее, и ростом повыше да покультурней, чем старший брат — сморчок, который каждое утро начинал с шутки, а шутка заключалась в том, чтобы придумать повод для выпивки.
— Что-то стало холодать! — говорил он, потирая круглые ладошки и вертя круглой головой.
Работал на бензоскладе где-то возле райцентра и, когда выпивал, часто любил повторять:
— Я могучий человек. Без меня ни одна таратайка на ферму не выползет.
При этом смеялся и стучал себя в грудь круглым кулаком. У него и жена была маленькая, кругленькая, как колобок, и дети, двое, такие же. А третий неизвестно в кого — белобрысый голубоглазый увалень. Младший, а уж макушкой вровень с братьями.
— Перегонит скоро, в бабкину линию пошел, — говорила не то насмешливо, не то уважительно Нюра, Анна Никитична, мать Павлика. — У нас в роду все мужики были рослые да голубоглазые. Отца моего в детстве за белые волосы пекарем звали.
Она и младшенького, Василька, звала пекарем. Он впрямь ходил весь как мукой обсыпанный, светлый-светлый, только глаза голубые, почти синие, как васильки. Братишки возятся с колесом или удочки налаживают, а он уставит свои синющие глаза в окно, за которым дождь, и задает вопросы, какие в голову залетят:
— Бабань, а почему капли прыгают? Они же не резиновые. А почему собака под дождем?
Нюра через раз отзывалась из-за печки:
— Какая собака, миленький?
— Вон та!
Бабке на кухне — хочешь не хочешь — догадывайся.
— Семенихиных, што ль?
Василек медлит с ответом, соображает.
— Ага!
Бабка рада отвязаться от внука, легче подумать о деле, которое перед глазами, в руках; но ведь не ответишь, все равно прибежит, начнет помогать. А пока дело горячее, лучше одной.
— Где ж ей быть, миленький?
Ухватом чугунок из печи, другой, поменьше, на то же ровное местечко, на раскаленные угольки.
— Ба!.. Она что, беспризорная?
— Кто?
— Собака.
— Нет, у нее есть хозяин.
— А почему она на улице зимой и летом?
Бабка соображает за печью.
— У нее мех теплый.
Отвечает, радуясь своей находчивости. Но «пекарь» давит, выволакивая на свет божий какую-то запрятавшуюся мысль.
— А зачем ей тогда хозяин?
Пока старший брат слонялся по деревне в поисках выпивки, Павлик держал другое на уме. Для него каждое утро находилась работа. Поправил крышу сарая, снял и обратно повесил калитку, установил новые раскосы. Начал ремонтировать забор. Кое-где, особенно в дальнем углу сада, столбы повалились, их надо было ставить заново, менять в цоколе гнилые прожилины, нашивать штакетник. Только и было разговоров. Даже по воскресеньям, когда все собирались к завтраку за столом чистые, умытые и ощущалась праздничность, Павлик опять заводил об этом речь, и мать и отец ему отвечали, точно дела заборные были гораздо важнее всего, важнее ее, Поленьки.
Зина, золовка, ругала Павлика:
— Да оставь все, отдыхай! Вон жена молодая.
Но Павлик был неумолим. Казалось, он отвел жене заведомо определенную незначительную роль.
Поленька разделяла возмущение золовки: нравилось, что о ней думают и заботятся. Мать Павлика Анна Никитична тоже вроде бы беспокоилась, что молодые плохо отдохнут. Но цену этому беспокойству Поленька узнала очень скоро и убедилась, что люди говорят одно, а думают другое.