Когда наконец отчим умолк, Борис начал, как и в ' каждый приход, говорить о своих делах. Он вроде бы посмеивался над собой, но было видно, каких блестящих результатов он добился, как его ценят на работе, как замечает начальство. Начальство в рассказах выглядело глуповатым и простоватым, получавшим чины и регалии отнюдь не по заслугам, а лишь благодаря различным протекциям и связям.
Рассказывал Борис с легкой усмешкой, увлекательно, остроумно. И Людмиле начинало казаться, что самое главное в жизни не счастье, как она думала, не согласие и любовь, а вот это сияние успеха, которое чудилось ей во взгляде Бориса, в его смехе, уверенности. Даже Катя в такие минуты становилась серьезной, слушала глубокомысленно, прижав пальчик к щеке, и говорила время от времени с убежденностью:
— Мужчина должен иметь перед собой высокую цель. Иначе что это за мужчина! Правда?
И Борис всякий раз смотрел на нее с благодарностью.
Старуха дремала, а мать слушала внимательно, с заискивающим видом.
— Наливай! — сказал отчим, потеряв терпение.
— Мне коньяку! — закричала Катя. — Я так хочу!
Это вышло у нее забавно. И все рассмеялись.
Старуха удалилась. Через некоторое время к ней в комнату пришла Людмила. Разговор в гостиной продолжался как ни в чем не бывало. Отсутствия Людмилы никто не заметил, и она с облегчением почувствовала, что может побыть одна. Старуха, неподвижно сидевшая в комнате, была, по ее понятиям, настолько удалена от всех обычных земных забот, что перед ней не надо было тянуться, изображать дежурную оживленность и с отчаянием делать вид, что все хорошо.
Поэтому тихий вопрос старухи поразил Людмилу.
— Что же ты не идешь к жениху? — бесстрастно спросила она, глядя перед собой.
Людмила обратилась к ней с лицом, покрытым мертвенной бледностью.
— Он не любит, не любит меня, — чуть не закричала она, удивляясь и пугаясь впервые от мысли, что эта безжизненная маска, безучастная ко всему земному, с белыми невесомыми буклями, и есть единственное существо, которое поймет ее, примет всю ее боль. И это удивление и испуг готовы были смениться надеждой, надежда — благодарностью.
Внезапно маска ожила. Наталья Петровна поднялась с кресла, лицо ее словно приблизилось. Людмила увидела глаза и поняла, что не ошиблась, взгляд был полон доверия.
— Все хорошо, девочка, — произнесла Наталья Петровна. — А то, что ты сомневаешься, особенно хорошо. Потом я кое-что тебе расскажу.
Людмила кивнула.
— Где же вы, дорогие друзья? Нельзя же так! — крикнул, отворив дверь, отчим.
Людмила собралась. И вышла.
Борис разговаривал с Катей, повернувшись к ней и глядя на нее с нежностью и терпением. Катя хохотала, потом сидела надув губки и снова вся как будто заискрилась веселым смехом.
Отчим говорил жене, что в бухгалтерии, как и в любой другой науке, есть люди выдающиеся и неучи, способные запутать самый простой вопрос. Мария Кирилловна не находила себе места. Все шло не так, как ей представлялось и ради чего был затеян сегодняшний вечер. Она готова была нашлепать младшую дочь, которая, как всегда, переключила на себя внимание гостя. Но потом, как обычно, чувство раздражения обратилось на старшую дочь. Людмила сидела с таким несчастным видом, словно решила раз и навсегда не делать ни одного шага, ни одного усилия, чтобы как-то прилично устроить свою жизнь.
— Что ты молчишь, Люда? — крикнула она, рассердившись в конце концов. — Скажи что-нибудь.
«Да, он любит ее, в этом нет никакого сомнения, — говорила себе Людмила, глядя на мать с отчаянием. — Он же любит ее, как вы все не видите!»
— Скажи что-нибудь, — требовала мать, уже жалея о том, что начала этот разговор, и не зная, как выпутаться из создавшегося положения.
Катя пришла на выручку и сделала так, что всем стало легко.
— Ну зачем, мама? — сказала она. — Почему считают, что человек должен говорить и говорить, чтобы доказать свой ум. А это вовсе не обязательно. Я, например, иногда люблю и помолчать.
— Уж ты никогда не молчишь, балаболка, — сказала мать, и все заулыбались.
Наконец пришло время, которого Людмила больше всего боялась. Ужин кончился. Борис собрался уходить, долго благодарил отчима и Марью Кирилловну за чудесно проведенный вечер, и никто не знал, что делать. Мать сказала ненатуральным голосом: