Выбрать главу

— Георгий Боков.

Людмила удержала его руку, как будто ей на некоторое время изменили силы, потом, быстро приблизившись, сказала со стоном:

— Гошка!..

Старуха обратила взгляд на безмолвно застывшую пару, но своего удивления не выразила.

Много говорили о прошлом, о знакомых людях и судьбах. Старуха неторопливо расспрашивала Гошку, то и дело озадачивая его своей цепкой памятью, восстанавливала события, которых он не замечал или считал в высшей степени пустячными, не стоящими внимания.

— А ведь учительница, которую вы стали высмеивать за какую-то ошибку, так и бросила школу, переменила профессию. Дорого обошлось ей ваше минутное веселье, — сказала Наталья Петровна.

Гошка и Людмила долго пытались припомнить, о какой учительнице идет речь, и в один голос сказали, что «не было этого». Но потом выяснилось, что права была старуха.

— В одной газете я прочла, что какой-то инженер Харин уличен в плагиате, — сказала Наталья Петровна. — И подумала: уж не тот ли Харин, что учился с вами и был единственный медалист. Редкая фамилия.

Людмила подумала, что Наталья Петровна ошибается. По крайней мере, сама она такого не помнила. Но, к ее изумлению, какой-то Харин в Гошкином классе действительно существовал. Но не тот, который уличен в плагиате. Потому что «их» Харин занимался совсем другими делами.

Гошка стал рассказывать о том, как сложилась судьба у других ребят и девчат. Завязавшийся пустячный разговор был для Людмилы спасением. Она начала различать окружающие предметы, обратила внимание, что на Гошке светлый костюм и красная рубашка с открытым воротом. На вид он не показался ей таким измученным и старым, как в первый раз. Только взгляд был странный: неуверенный, виноватый, как будто он все время хотел в чем-то оправдаться.

По его словам, у всех товарищей жизнь сложилась прекрасно, не считая тех, кто умер, а нашлись и такие. Харин стал доктором наук. Соседка по парте, за которой он ухаживал и страдал, вышла замуж за моряка. Дружок, с которым Гошка постоянно цапался, стал чемпионом республики, и о его неистребимом добродушии уже складывались анекдоты.

— А ты что же? — обронила Наталья Петровна, изменив разговор. — Все забросил? Ни к чему не стремишься? Решил плыть по течению?

Людмила собралась было защищать Гошку, но вдруг подумала, что привычные, примелькавшиеся слова о «стремлении» и «течении», сказанные восьмидесятилетней старухой, звучат совершенно необычно: кажутся верными, необходимыми словами, хотя сама она уже давно перестала вслушиваться в их смысл. Гошка как будто о камень споткнулся, замолк, виновато поглядел на Наталью Петровну.

— Да, недосуг, — сказал он с таким видом, словно и сам понимал, что дело не во времени и не в других менее важных причинах, а в нем самом. И он отлично это сознает. Но не хочет вдаваться в подробности, чтобы так вот — улыбкой, шуткой — закончить разговор.

Пришел отчим приглашать старуху. Наталья Петровна с трудом поднялась и вышла к гостям.

Катя в белом платье с фатой была само очарование. Она чувствовала всеобщее восхищение, поэтому разговаривала тоном, не допускающим возражений, казалась спокойной и рассудительной. У нее был такой вид, будто она выходит замуж по меньшей мере в пятый раз.

Зато Борис был растерян и не пытался этого скрыть. Весь вечер он неотрывно следил за Катей, словно боялся потерять. Его взгляд, казалось, говорил: «Какая красивая у меня жена! Как же это вышло?»

Пели песни.

Около полуночи удалось кое-как сдвинуть столы и освободить место для танцев. Гошка уселся на диване, поставил около себя коньяк и в перерыве между танцами начинал изрекать афоризмы насчет того, что искусство зашло в тупик, а женщинам верить нельзя.

— Тебе не хватит? — сказала Людмила, проходя, кивнув на коньяк.

Гошка сощурил свои синие, совершенно трезвые от усилия воли глаза и удивленно ответил:

— Что?

Людмила пожала плечами.

— Постой, — сказал Гошка. — Я нарочно пришел сегодня, и ты никогда не узнаешь почему.

— Все? — спросила Людмила.

— Нет, постой. Ты не рассказала мне про свою жизнь.

— Зачем это?

— Не знаю, — искренне ответил он. — Просто. Мы весь вечер судорожно улыбаемся, как будто боимся всерьез посмотреть друг на друга. Я правильно говорю? Как ты живешь?