Теперь, когда он начинал рассуждать с небрежностью о мудрой неторопливости провинциальной жизни, Наталья Петровна видела того же мальчишку, которому следует помочь. Это стремление было настолько заметно, что Иван Васильевич сказал однажды:
— Вы, мамаша, носитесь с ним, будто с ребенком. А это взрослый человек, которому пора взяться за ум. И он не может этого сделать точно так же, как не смог в свое время это сделать его отец. Он из семьи с очень плохой наследственностью. Не хотел бы я иметь такого своим родственничком. И вообще прошу вас, по мере возможности, сократить эти визиты.
На возражения Марьи Кирилловны, которая пробовала смягчить разговор и стала говорить, что в ошибках детей чаще всего виноваты непутевые родители, Бородкович ответил назидательно:
— Никто не мешает человеку повышать свою квалификацию.
Потом, заметив, что эта фраза произвела впечатление на домашних, повторил ее несколько раз.
Наталья Петровна отмалчивалась, и визиты продолжались. Узнав, что Наталья Петровна стала плохо видеть, Гошка забеспокоился всерьез. Домашние долго суетились, даже Бородкович выразил готовность помочь. По дело с новыми очками не сдвинулось с места. А Гошка, один раз услышав, поехал и купил. И хотя эта услуга ему ничего не стоила, как говорил Бородкович, а все равно вышло так, что никто не смог, а он сделал.
Но когда вернулась Людмила, он перестал у них бывать. Встретив его однажды, Людмила попробовала в шутливом тоне упрекнуть его от имени Натальи Петровны, но Гошка ответил совершенно серьезно:
— Не хочу стать таким другом дома, которого перестают замечать. Как мебель.
Она не поняла, потом удивленно оглянулась.
9
Прошло полгода. Прошла зима.
С метелями, со снежными заносами, когда всякий путь тянется долго и тягостно. А когда истек февраль и почернели дороги, оказалось, что зима пролетела, как один день, даже вспомнить нечего, и жаль морозов, пушистых сугробов, ранних уличных огней и прочей суеты.
Для Гошки среди серой будничной вереницы дней остались событиями первая встреча с Людмилой, свадьба Кати и разговор с Натальей Петровной, остро напомнивший ему о бесцельности прожитых лет. Старуха не раз с беспощадной прямотой возвращала его к этой мысли. Он загорался надеждами, строил планы, а на другой день чувствовал себя как человек, отставший от поезда за тысячу верст от жилья: только что стучали колеса, жизнь привычно катилась по рельсам, все совершалось само собой; и вдруг — одиночество, сознание того, что пришла пора действовать, и беспомощность перед обстоятельствами.
Он был лишним в этой удивительной семье. Даже на положении гостя. И Бородкович, и красавица Катя неоднократно давали ему возможность понять это. Прекратив визиты, Гошка испытал облегчение и ожесточенность, а начавшиеся встречи с друзьями укрепили в нем это чувство.
Несколько раз он видел Катю с мужем. Но она узнавала его в самый последний момент, если не было выхода. «Наталья Петровна чувствует себя отлично, Людмила уехала в командировку» — все, что он мог узнать. А большего и не требовалось. Восстанавливая в памяти взгляд Людмилы, движение руки, убирающей волосы с лица, легкий наклон головы во время разговора — вспоминая все это, Гошка подумал однажды, что голос ее никогда не был таким надменным и злым, как у красавицы сестры. Впрочем, Катю он никогда не воспринимал всерьез. А Людмила была всегда личностью, даже когда шагала с портфелем, похожая на галчонка, в распутицу, ведя за руку белокурое пушистое создание — младшую сестренку.
Любопытные вещи хранила память. Пришло время, и галчонок подрос. Странное чувство зависимости, подчиненности возникало в нем при взгляде на спокойную, выдержанную, рассудительную девочку, которая всегда знала, что такое хорошо и что такое плохо. Это было смешно. Но одно ее присутствие заставляло взвешивать каждое сказанное слово, рассчитывать каждый шаг.
Часто ее летучий, как бы случайный взгляд заставал его врасплох. Он чувствовал, что она следила за ним, даже когда отворачивалась. Но разница в три года по тем временам равнялась целой эпохе. Она была его забава, его маленький праздник.
Челка над глазами, задорный независимый поворот головы. И тут же, через мгновение, вздрагивающие ресницы, испуганный взгляд, стоило ему заговорить с ней. Он жалел ее бедненький, робкий девичий мир и только потом, много лет спустя, влюбившись, понял, как она была богата.
Так и осталось в памяти: тонкая повзрослевшая девчонка с большими беспокойными глазами.