В конце вечера Фредди принес нам две чашки эспрессо и попросил не забывать «Да Фортунато» и старшего официанта Фредди, которому выпала честь обслуживать нас римской ночью, которую он назвал fantastica. Шайла поцеловала Фредди, и ее искренний порыв был воспринят как надо.
Я сидел, изучая счет, и тут Шайла сжала мне руку, чтобы привлечь мое внимание.
Я поднял голову и увидел, что Фредди подводит к соседнему столику Федерико Феллини и двух потрясающих женщин, которых я когда-либо видел в жизни. Фредди подмигнул и сказал:
— Всегда в «Да Фортунато».
Затем Фредди, прекрасно разбиравшийся в языке жестов, купил у молодой цыганки розу и поднес ее Шайле вместе с фирменным бокалом «Да Фортунато».
После смерти Шайлы я нашел и этот бокал, и увядшую розу, и апельсиновую шкурку, бережно завернутые и спрятанные в шкатулку. Это напомнило мне, что на земле бывают такие ночи, когда для пар все складывается чудесным образом, ночи, когда на небе светит полная луна, и появляются цыганки с цветами, и трюфели заманивают прохожих, и Феллини садится за соседний столик, и Фредди чистит кроваво-красный апельсин в знак восхищения, и именно в ту ночь в Риме, когда мы любили друг друга так, что даже представить себе невозможно, мы зачали наше дитя Ли в союзе непередаваемой израненной любви и страстного крика «да!», обращенного в наше будущее.
Два с половиной года спустя Шайла поднялась на мост.
В этот вечер, много лет спустя, Фредди обнял меня и расцеловал в обе щеки, совсем по-европейски.
— Dovʼ è Ли? — спросил он.
— Осталась дома с Марией.
— Вас ожидает красивая синьорина.
Увидев меня, Марта встала. Она протянула руку, и я нехотя ее пожал. Марта не пыталась поцеловать меня, да я бы и не позволил.
— Как мило, что ты пришел, Джек, — сказала Марта Фокс.
— Да уж действительно.
— Я уже и не надеялась, что ты покажешься.
— Ну, тогда ты в один прекрасный день устроила бы засаду Ли, когда та шла бы по пьяцце.
— Ты прав. Именно так я и поступила бы. Какой же она стала красавицей!
— Я тебе не друг, Марта, — заявил я. — Какого хрена ты здесь делаешь и почему пытаешься снова войти в мою жизнь? Я ведь ясно дал вам понять, что больше не хочу видеть никого из вашего семейства.
— Ты собираешься когда-нибудь вернуться на Юг? Ты собираешься показать Ли родные места?
— Не твое дело, — ответил я.
— Я все же когда-то была твоей свояченицей. Признаюсь, я плохо тебя знала, но ты мне нравился, Джек. И почти всем остальным — тоже.
— Марта, если мне не изменяет память, последний раз мы встречались, когда ты доказывала суду, что я не способен воспитать Ли.
Марта опустила глаза и стала изучать меню. Я махнул Фредди, чтобы он принес вина, и через мгновение он вернулся и открыл охлажденную бутылку «Гави деи Гави» [23].
— Это была ужасная ошибка! — прочувствованно сказала она. — Мои родители были потрясены тем, что Шайла наложила на себя руки. Ты ведь можешь это понять и посочувствовать. Ли — единственная их связь с Шайлой и с прошлым.
— Я бы им посочувствовал, если бы они хоть немного посочувствовали мне.
— Джек, я думаю, что смерть Шайлы вызвала нервный срыв у всей семьи, — сказала Марта. — Все в один голос обвиняли тебя, в том числе и я. Мы считали, что если бы ты был хорошим мужем, моя сестра никогда не бросилась бы с моста. Сейчас тебя уже никто не обвиняет… за исключением, конечно, отца.
— Сообщи мне что-нибудь хорошее, — съязвил я. — Скажи, что этот сукин сын сдох.
— Я люблю своего отца, и мне очень не нравится, когда ты так о нем говоришь.
— Старый говнюк.
— Мой отец — очень несчастный человек, — возразила Марта, перегнувшись ко мне через стол. — И у него есть на то причины. Ты знаешь об этом не хуже других.
— Просто для сведения. Терпеть не могу эту тупую дочернюю преданность. Ты не представитель фирмы по связям с общественностью для своих родителей. А теперь давай-ка сделаем заказ.
Подошедший Фредди пристально посмотрел на Марту.
— Sorella di Шайла? — спросил он меня.
— Марта, познакомься с Фредди. Он без ума от твоей сестры.
— А-а, Марта… Ваша сестра была такой красавицей. Такой солнечной. Вы очень на нее похожи, — низко поклонился Фредди.
— Приятно с вами познакомиться, Фредди. В Южной Каролине вас многие знают.
— Джек, у нас отличные жирные мидии. Свежие анчоусы, тоже очень хороши. Calamari fritti [24]. Что пожелает Марта? Может быть, pasta allʼamatriciana? [25]
— Фредди, я бы начала с пасты, — сказала Марта.
— Все, что угодно, — для сестры Шайлы. Добро пожаловать в тратторию. Приходите к нам снова и снова. Синьор Джек, а для вас — мидии. Положитесь на Фредди.
Фредди направился к кухне, по пути проверяя каждый столик, и я улыбнулся его сноровке. Он напоминал мне сержанта в армии: возможно, другие занимают и более высокие посты, но без сержанта застопорится любая военная операция.
Я повернулся и посмотрел на Марту, на эти мягкие, светящиеся черты, точно такие же, как у ее сестры. У нее были такие же глаза лани, та же застенчивая красота, которая у Шайлы была более резкой, взрывоопасной. У Марты же эта красота была более сдержанной, вкрадчивой, но иногда она могла застать вас врасплох, когда Марта внезапно ослабляла туго закрученную пружину своей нерешительности. И даже макияж, жемчуг и черное платье не могли скрыть испуганную девушку, прячущуюся под маской светской женщины.
— Отец все еще винит тебя в смерти Шайлы, — сказала Марта. — Не думаю, что следует это от тебя скрывать.
— Знаешь, Марта, — произнес я устало, — я всегда думал, что буду замечательным зятем. Рыбалка. Игра в карты. И все это дерьмо. А на поверку отец у тебя оказался жутким, твердолобым сухарем. Я так и не смог понять его. Но ты и сама все это знаешь. Ты ведь выросла в этом рассаднике боли.
— Почему ты ненавидишь меня за любовь к отцу? — спросила она.
— Потому что тебе крайне не хватает честности. Ужасное и опасное изображение преданности. Он отравил тебя, так же как отравил Шайлу и твою мать. Женщины хлопочут вокруг него, защищают его и считают его желчность добродетелью. Ты его не любишь. Ты его просто жалеешь. И я тоже. И все же большего дерьма я в жизни не встречал.
— За что ты его так ненавидишь?
— Мне жаль этого сукина сына.
— Он не нуждается в твоей жалости.
— Значит, буду его ненавидеть.
Фредди принес Марте пасту, а мне — мидии, и его появление было как нельзя более кстати. Блюдо Марты было острым, пряным и содержало даже такой запретный плод, как свинина. Будучи правоверной еврейкой, Марта тем не менее не считала для себя нужным придерживаться в еде предписанных Левитом законов. Большую часть своей взрослой жизни она боролась с родителями против запретов употреблять в пищу свинину и устриц. Иудаизм был ей дорог, но она не могла делать вид, что соблюдает законы кашрута.
— А можно мне попробовать мидии? — спросила она.
— Настоящий трайф [26], — сказал я, передавая ей мидию.
— Зато вкусно, — отозвалась она с набитым ртом.
— Что ты здесь делаешь, Марта? — поинтересовался я. — Ты еще не ответила на главный вопрос.
— Хочу понять, почему моя сестра покончила с собой. Пусть кто-нибудь объяснит мне, почему жизнь стала для нее невозможной. Ведь у нее все так хорошо складывалось. Это какая-то бессмыслица. Родители не желают об этом говорить.
— Это я могу понять. Я не сказал Ли, что ее мать совершила самоубийство. Не могу найти слов, чтобы рассказать ей о мосте. Мне хватило и того, что пришлось ей сказать о смерти ее мамы.
— А она знает, что я жива? Что у нее есть тетя и дед с бабушкой, которые ее любят?
— Смутно, — ответил я. — Но полная амнезия мне только на руку. И пожалуйста, не делай такого ханжески-благочестивого лица. Последний раз я видел людей, о которых ты упомянула, в суде Южной Каролины. Если мне память не изменяет, каждый из вас давал свидетельские показания и вы в один голос утверждали, что я не способен вырастить своего единственного ребенка. А я вырастил красивую девочку. Просто сказочную. И сделал это без вашей помощи.
25
Букатини (длинные круглые макароны, полые внутри) с острым соусом из грудинки или бекона (