— Что я должен сделать? Я не знаю… Я должен идти, — заикался Элиот, отталкивая ее руку.
Но он стоял так близко — гора страха и желания, дрожащая, потеющая, — с так сильно бьющимся сердцем, что слышал его стук.
— Помогите мне, Элиот. Конечно, вы понимаете… все это давление… чувство, словно я сейчас взорвусь…
Элиот понимал, что его брюки заметно натянулись от эрекции.
— Здесь, Элиот, — сказала Марджори, и его взгляд последовал за ее рукой вниз к шелковистому рыжеватому треугольнику. — Коснитесь меня здесь.
Он подошел и встал между ногами Марджори и смотрел, как она ласкает себя. Одной рукой он потянулся коснуться ее, другой коснулся себя через одежду.
— Да-да, — шептала Марджори.
Вид ее оргазма вызвал его собственный. Но не успели прекратиться судороги, как Элиота охватило чувство вины. Он снова бросился в туалет, включил кран и стоял над раковиной, закрыв глаза. Его уши наполнились шумом льющейся воды, он пытался перевести дух, тошнотворные волны еще сдавливали горло.
В дверь постучали, и он услышал голос Марджори.
— Элиот! Вы в порядке?
Элиот крепко зажмурился и глубоко вздохнул.
— Элиот?
— Все прекрасно, Марджори. Все прекрасно.
— Я подожду в кабинете. Хорошо?
— Прекрасно, Марджори. Прекрасно, — сказал он, набирая в ладони холодную воду и погружая в нее лицо. Он поднял голову, уставился на себя в зеркало и прошептал: — Я животное.
Вернувшись в кабинет Элиота, Марджори взяла с его стола фотографию Робин и скривилась.
— Ревнивая сука, — обратилась она к фотографии. — Вы все ревнивы. И кто знает, сколько из вас соблазнили Дуга, пока я была в городе.
— Марджори, я… — начал Элиот, входя в кабинет.
— Элиот, я восхищаюсь фотографией Робин. Она так мила…
— Марджори, мне очень жаль. Не знаю, что на меня нашло. Я никогда не…
— О, Элиот, мне совсем не жаль, — успокоила Марджори, подходя к нему.
Но Элиот пролетел мимо нее за свой стол, в безопасность своего рабочего кресла.
Сев напротив него, Марджори продолжала:
— Вы сделали для меня нечто особенное, Элиот. Когда Дуг бросил меня, моя душа умерла. Вы заставили меня снова почувствовать себя живой.
Марджори взяла с его стола салфетку и промакнула глаза.
— Я не знаю, что сказать. Я…
— Не говорите ничего, Элиот. Будем считать это нашим маленьким секретом. Доверьтесь мне. Я никогда ничего никому не скажу.
— Но, Марджори… Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли. Я люблю жену… Я никогда не собирался… это не то, что вы думаете…
— Больше ни слова, Элиот! Я понимаю, — Марджори умолкла и склонила голову, но не отвела свой взгляд от его глаз. — Спасибо, Элиот, я никогда не забуду ваших прикосновений.
Элиот ерзал на своем стуле, пытаясь смотреть на фотографию Робин или на пластмассовую модель женских органов на столе за спиной Марджори, и снова возбуждался, вспоминая происшедшее. Тряхнув головой, чтобы прогнать видения, Элиот встал.
— Марджори, я должен идти. Обход в больнице…
— Конечно, Элиот, — согласилась Марджори, вставая и открывая сумочку. — О, Элиот, сколько я вам должна?
— Ничего! Ничего, Марджори. Вы ничего мне не должны!
— Но, о Господи, как неприятно! Я, кажется, оставила дома наличные. Вы примете чек?
— Марджори, я сказал нет, — повторил он, обиженный самой мыслью о том, чтобы взять с нее деньги. — Считайте это профессиональной любезностью… или любезностью соседа…
— Вы так милы, Элиот. И раз вы так любезны… ну я только что заметила, что у меня нет денег, чтобы заплатить за стоянку. Я так смущаюсь… но не могли бы вы одолжить мне…
— Сколько, Марджори? Сколько вам нужно? — спросил Элиот, доставая бумажник и вынимая одну пятидесятидолларовую купюру, затем вторую. — Этого достаточно? Я хочу сказать, не можете же вы ездить по городу без денег.
Марджори взяла обе купюры и сунула их в свой кошелек.
— Вы так добры. Я скоро верну, я обещаю…
— Не волнуйтесь. Просто считайте нас, даже… после того, что случилось, и…
— Ну, мне пора идти. У меня встреча, — оборвала его Марджори и ушла.
Элиот последовал за ней в приемную и смотрел, как она идет к лифтам, ждет спиной к нему, пока откроются двери, затем поворачивается и посылает ему воздушный поцелуй.
— Черт! — взорвался Элиот, закрывая дверь своей приемной.
Он сел на диван, откинув голову и уставившись в потолок. Слезы бежали из уголков его глаз.
— Я животное, — шептал он, испытывая угрызения совести… но раскаяния не хватало, чтобы стереть ощущение плоти Марджори с кончиков его пальцев.