Вернувшись домой около четырех, я обнаружила на автоответчике послание Шела:
— Мам, тебе не нужна компания на ужин? Позвони мне. Я свободен и на мели. Угощаешь ты.
В шесть часов Шел явился на ужин.
— Мам, ты странно ведешь себя.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Ты выглядишь очень счастливой. Что случилось?
Мой сын хорошо меня знает.
— Ничего серьезного. Я счастлива, потому что ты ужинаешь со мной, — сказала я, вынимая мясной соус из микроволновой печи и тыча ножом в не желавшие размораживаться ломти мяса.
Сунув блюдо назад в печь, я полила макароны растопленным маслом и щедро посыпала чесноком, а Шел принес из холодильника бутылку диетической пепси.
— У нас опять спагетти? — спросил он.
— Почему "опять"? Я уже вечность не кормила тебя ужином! И потом, мои спагетти — твое любимое…
— Я просто пошутил, мам. Я люблю подшучивать над тобой: у тебя так забавно краснеют уши.
Он засмеялся, подошел ко мне сзади и потер мои уши.
— Перестань, Шел! Ты портишь мне прическу.
— Ах, ах, ах. Неужели ты волнуешься о прическе! Так что же новенького на пляже, мам?
— Вообще-то сегодня я была не на пляже. Я ходила к врачу, — как можно небрежнее сказала я, хотя мне не терпелось рассказать Шелу о моей болезни… моей возможной опухоли… моей вероятной близкой смерти.
— У врача? Ты заболела? — теперь он изо всех сил старался казаться беззаботным.
— Ничего особенного… просто небольшое головокружение.
— И кто этот врач?
— Племянник миссис Чэнкин.
— Акулы Чэнкин?
— Шел!
— Так что он сказал?
— Он хочет, чтобы я сделала магнитно-резонансное исследование. "Это вроде рентгена", — процитировала я доктора Пресмэна. — Он хочет выяснить, что у меня с внутренним ухом… и мозгом.
— Может быть, мне пойти с тобой? — предложил он, и теперь его голос был таким же озабоченным, как и лицо.
— Спасибо, но я вполне могу пойти сама.
— Что он ищет?
— Точно не знаю, но это как-то связано с моим вестибулярным аппаратом, — сказала я, представляя, как вихляет гироскоп в моем черепе.
— Звучит пугающе.
— Да нет. Доктор считает, что ничего серьезного, — успокоила я, ставя дымящиеся спагетти перед Шелом, а плетенку с хлебом — в центр стола.
— Ну, если бы ты потеряла равновесие на балконе, глядя на облака, это было бы довольно серьезно. Ты могла бы нырнуть, как твоя соседка… семнадцать этажей до променада и… плюх! — сказал он, хлопая рукой по столу для пущей убедительности.
— Ты преувеличиваешь, Шел, — раздраженно заметила я, хотя прекрасно понимала, что ему необходимо обмануть страх — страх потерять меня, и объяснила как ребенку: — Я не могу упасть с балкона, перила очень высокие. Наверно, Марджори кто-то помог упасть, — добавила я, меняя тему. — Я слышала или читала в газете сегодня утром, что балконная дверь Марджори была заперта… изнутри, так что полиция расследует убийство.
— «Тайны "Башни из слоновой кости"!» — фыркнул Шел, хватая кусок хлеба и вгрызаясь в спагетти, пока я занималась салатом. — Между прочим, разве балкон миссис Форестер не прямо над балконом Марджори?
— Откуда ты это знаешь?
— Я не знаю. Я просто размышлял. Не обращай внимания.
— И о чем же ты просто размышлял, если не секрет?
— Я подумал, что Эплбаум могла упасть и не со своего балкона.
— А с балкона миссис Форестер?
— Вот именно.
— И почему ты об этом подумал? Что ты знаешь об этой женщине? — спросила я, представляя себе Бренду Форестер — совратительницу детей, а не Бренду Форестер — возможную убийцу.
— Только то, что я слышал… и то, что я тебе уже рассказал. Помнишь? Мамтрахалки? — сказал он, ухмыляясь в свою тарелку.
— Неужели я могла об этом забыть? — я покраснела, вспоминая, что слышала от Робин… что написала.
— Ты же знаешь, Шел, что можешь рассказать мне что угодно, дорогой, — умаслила я сына, уверенная, что он хочет рассказать мне что-то… например, о том дне, когда он исчез с пляжа, что для меня было гораздо важнее убийства.
— Что угодно? Ну конечно, мам, — язвительно сказал он.
— В каком смысле "конечно"?
— Поверь, есть вещи, о которых я не могу тебе рассказывать… которые ты определенно не поймешь.
— Какие, например?
— Ну, разные мужские дела.
— Какие мужские дела?
— Ну… ну, спорт, например.
— И что еще? — спросила я, уверенная, что не проскочила жизненно важный поворот разговора, что у сына на уме не бейсбол и не теннис.