Секс — это серьезно. Секс и Шел — это серьезно. Секс между Шелом и Брендой Форестер — это очень серьезно. Я занялась остальными шкафами.
Когда Шел явился в половине двенадцатого, я выплывала из чулана в прихожей с дюжиной пустых вешалок.
— Ого! Мама чистит стенные шкафы. Что случилось?
— Я увидела твое имя в газете.
— Славная история!
— Так когда ты нашел книжку? В пятницу или во вторник?
— А что говорят газеты?
— В пятницу.
— Тогда, наверное, в пятницу.
— Ты сказал мне, что во вторник.
— Значит, я ошибся.
— Так что ты делал здесь в пятницу? — продолжила я допрос.
— Наверное, пришел повидать тебя.
— Мимо. Ты даже не знал, что я на побережье.
— Так что же я делал, мам?
— Вот ты мне и скажи.
— Я уже сказал. Я искал тебя, — Шел упрямо цеплялся за свою версию.
— Как ты мог искать, если не ждал меня до субботы? — спросила я, повышая голос.
— Потому что когда я позвонил в Филадельфию в четверг вечером, мой звонок был переведен сюда, — объяснил он.
Слишком спокойно. Слишком детально, подумала я, удивляясь, почему он вообще отвечает на мои дурацкие вопросы.
— Но я была здесь весь вечер. Когда ты звонил? — спросила я, выпуская последние пары.
— Около одиннадцати.
— Наверное, я уже спала… но я не видела сигналов на автоответчике утром, — продолжала я слабо сопротивляться.
— Я не оставлял сообщений. Решил удивить тебя в пятницу.
— Твои друзья нашли меня на пляже. Почему не ты?
— На это я не могу ответить, мам.
— Может быть, ты навещал кого-то другого?
— Кого, например? — спросил он, начиная раздражаться.
— Это я тебя спрашиваю.
— Я не навещал никого другого. Я вернулся на пляж, не нашел ни тебя, ни ребят, прогулялся и пошел домой.
— И не звонил мне до субботнего утра? Шел, в этом нет никакой логики!
— Дай перевести дух, мам. Я искал тебя. Тебя не было. Что тут такого серьезного?
"Секс серьезен! Секс между тобой и Брендой Форестер очень серьезен!" — визжало в моей голове. Конечно, я не могла рассказать ему о… о моих психопатических фантазиях… о подозрениях моей подруги, касающихся моего сына — моего ребенка, — основанных на злобных сплетнях о женщине, которую никто из нас как следует не знал, и на небрежных замечаниях, которыми Шел хотел шокировать меня. Интересно, отличаются ли слухи от реальности… реальность от фантазии… и насколько фантазия близка к реальности? И чем больше я думала, тем больше у меня кружилась голова, а чем больше у меня кружилась голова, тем меньше смысла было во всех моих рассуждениях.
— Эй, мам, что с тобой? — спросил Шел, бросаясь ко мне и хватая меня за руку, поскольку меня заметно закачало.
— Немножко кружится голова. Сейчас пройдет, — сказала я, опираясь на раковину.
— Ты побелела.
— Слишком много крема.
— Ты уверена, что не заболела, мам?
Шел выглядел таким встревоженным, что у меня чуть не разорвалось сердце.
— Все прекрасно. Это просто мой вестибулярный аппарат… вирус, как сказал врач.
— Может, тебе не стоит лететь со мной?
— Я уже спрашивала. Врач сказал, что мне можно лететь, — ответила я. "Может, он заговорил об этом, потому что не хочет, чтобы я летела с ним? "
— Ты уверена?
— Ты не хочешь, чтобы я летела с тобой?
— Сдаюсь! Мне надо бежать на работу. Увидимся в понедельник утром, — сказал он, поворачивая к двери… выходя в вестибюль…
— Люблю тебя, Шел, — сказала я его спине, злясь на себя за то, что огорчила сына, не желая вспоминать, что он огорчил меня… что я сама огорчилась… из-за своих собственных фантазий. Казалось, что я уже ничего не знаю наверняка. Л может, это и к лучшему.
— Летучая мышь. Дракон, — сказала я вслух, глядя в небо со своего балкона в Башне во вторник утром, на следующий день после возвращения из Чикаго, где я помогла Шелу устроиться в университетском общежитии. А до этого мы провели одновременно бесконечную и мгновенно промелькнувшую неделю в Филадельфии, разбирая его вещи, бегая по магазинам, пререкаясь… как та пара чаек, которую я видела на пляже.
Облокотившись о перила балкона, я закрыла глаза и вдохнула горячий соленый воздух. Я не могла успокоиться, думая о Шеле в незнакомом месте среди чужих людей. Я волновалась, сможет ли он приспособиться, научила ли я его, смогу ли я сама приспособиться. Как я справлялась все эти годы? Неуклюже. Я была беспечной, неразумной, неотзывчивой, эгоистичной, грубой, неумелой. "Я сама оплачу психиатра, — подумала я, охваченная угрызениями совести. Я даже пойду с ним к психиатру, если он меня попросит". И я скажу психиатру, что в неумении Шела приспособиться к окружающему миру виновата я. Я подвела его, не обеспечила его безопасность. Я должна была найти ему отца, создать ему настоящий дом. Может, моя мать, в конце концов, была права.