— Убийство Цикли, — последовал незамедлительный ответ. — В показаниях свидетелей есть и такое: когда с руки киллера жена Цикли сорвала перчатку, то выяснилось, что на ногтях у убийцы был лак. Ты ведь наверняка заметил это, и у тебя сразу возникло подозрение насчет Ольги?
— Да, — очень спокойно признался Брагин. — Тем более что лак на ногтях убийцы оказался редкого фиолетового цвета — точной такой был у Ольги, когда она вместе со Светланой Васильевной посещала мою квартиру.
— Однако ты, подозревая, что Максима Крайнова уже нет в живых, а к его смерти приложила руку его жена и теперь заметает следы, убирая свидетелей, не стал мстить за своего самого близкого друга, — укоризненно покачал головой Григорий Вольнов. — Наоборот, шантажируя Ольгу: мол, тебе все известно о гибели ее мужа, принудил эту женщину к сожительству. Уж слишком она была хороша. Я правильно изложил ход событий, собровец? Ты ведь обещал, что расскажешь все начистоту, — добавил он, не сводя пристального взгляда с собеседника.
— И заметь, Гриша, — Брагин приподнял пивную кружку, будто призывая ее в свидетели, — свои обещания я выполняю всегда. Ну, так вот, задержать Ольгу в «Шоколаднице» я не пытался. Я был без оружия, а у нее, похоже, имелись намерения вместе с Циклей заодно пристрелить и его собеседника. Во всяком случае, она в тот момент колебалась. К тому же мне было невыгодно брать Ольгу при всем честном народе. В этом варианте она в конечном счете оказалась бы в руках ментов. А мне надо было учинить ей персональный допрос о судьбе Максима Крайнова. С этой целью я и навестил ее уже через час в квартире на Кутузовском проспекте. К тому времени, замечу в скобках, Ольга практически всю мебель и всякие там раритеты на самом деле продала. А описанный мной процесс реализации всего этого барахла вроде как в более поздний период времени — лишь попытка представить дело так, будто Ольга еще долгое время была цела и невредима.
— А на самом деле? — Этот вопрос лейтенанта прозвучал несколько растерянно.
— Давай по порядку. Что касается моего отношения к Ольге как к женщине, то она мне действительно нравилась, но не до такой умопомрачительной степени, как я это описал. К тому же в моей жизни тогда уже появилась другая девушка. И у нас с ней были такие, говоря высоким слогом, светлые отношения, что я считал для себя невозможным ей изменять, как бы напыщенно это ни звучит.
— Хм, — усмехнулся лейтенант. — А как же ночь с Амалией Вельтман?
— Эта ночь, Гриша, — плод моего художественного воображения, — назидательно пояснил Брагин. — Я же тебе уже говорил, что далеко не все, что изложено в моем «чистосердечном признании», соответствует действительности. Мне надо было создать иллюзию достоверности описываемых событий, чем я в ряде случаев и занимался. Отмечу, что у меня уже имелся художественный опыт. У нас на юридическом факультете издавался самодеятельный литературный журнал, и я был его постоянным автором: сочинял разного рода занимательные рассказы. Что касается Амалии Вельтман, то она действительно встретилась мне во дворе моего дома и пыталась меня клеить. Правда, не знаю, с какой целью: то ли натурально хотела со мной переспать, то ли это с ее стороны была некая разведывательная акция. Тогда же я девушку и отшил. Я, кстати, в тот момент был одет в фирменный сименсовский пиджак — отсюда у этой парочки, Амалии и Бориса, вероятно, и возникла идея известного тебе псевдоограбления дачи олигарха.
— А сам-то налет на дачу — это не твой художественный вымысел? — осторожно спросил Вольнов, которого признания собеседника уже в достаточной степени ошарашили.
— Нет, всё, что я написал по данному поводу, — истинная правда, — торжественно произнес Брагин, подняв вверх два пальца, указательный и средний, будто принимал присягу на верность какому-нибудь монарху.