Рена не удивил пистолет. Но с чего бы, если учесть, что я попросила его принести мне?
— Для этого ты хотела пули? — он прищурился. — Они будут мелкими для этого.
Больше мы не избегали названия. Я пригладила блузку.
— Не твое дело.
Он, казалось, хотел сказать что-то еще, но широко раскинул руки и развернулся, пошел вниз по горе к Ормскауле. Я провожала его взглядом, пока он не пропал из виду, повернув за камень, и последним я увидела его волосы, окрашенные в красный уходящим солнцем. Я направилась к амбарам, тянула телегу одной рукой, в другой руке был пистолет.
ЧЕТЫРЕ
Я открыла дверь дома и чуть не умерла от шока.
С кухни доносился звон посуды. Кто-то был там, делал работу, которую я выполняла с девяти лет. И запах. Я знала этот запах. Я днями и ночами желала его, сделала бы почти все ради него. Ради мягкого картофеля, приготовленного в кожуре, плавающего в сыре и соусе с травами, усыпанного поджаренным беконом с дымком. Я потрясенно прислонилась к раме двери, сглотнув, голова кружилась.
Он готовил. Мой отец готовил.
Это было не к добру.
Я не могла сразу идти на кухню, так что пошла в его кабинет, чтобы вернуть пистолет под замок, а потом отправилась в ванную, чтобы помыться и обдумать то, что он вдруг стал готовить, но объяснений так и не нашла. В своей комнате я надела чистую блузку и юбку, спрятала в карман складной ножик и попыталась сделать из своих диких волос подобие косы. Резинка порвалась, когда я попыталась завязать ею косу, была слишком старой для моей гривы. Я поискала еще одну, но быстро сдалась и завязала желтый шарф, найденный в выдвижном ящике, на голове.
Когда я пришла на кухню, отец стоял лицом к плите. Нож блестел в его руке, и я замерла на пороге, сердце трепетало.
Я сглотнула. Сказала себе расслабиться. Он столько старался, готовя это, не для того, чтобы убить меня до ужина. Если он это и сделает, то после.
Это мало утешало. И юмор был черным.
— Вкусно пахнет, — сказала я, пройдя на кухню. Если он делал вид, что все нормально, то и я могла. — Новый невод на месте. Я проверю его через пару дней. Луха видно не было.
Отец остался спиной ко мне, но хмыкнул в ответ, и я зажгла свечи и собрала тарелки и утварь. Он открыл печь и вытащил шипящий противень, который заполнил комнату запахом тимьяна и потери.
Он повернулся, сжимая противень руками в варежках, посмотрел на меня и замер, вздрогнув так резко, что я боялась, что он уронит еду. Но он взял себя в руки и донес противень до стола, а я налила ему темное пиво, поставила стакан с его стороны, а потом налила себе воды.
— Все хорошо? — выдавила я. Он все еще смотрел на меня с нечитаемым видом.
— Твои волосы… — я ждала продолжение, но он сказал. — Садись. Готово.
Я посмотрела на противень, увидела, что еды хватило бы на троих, как раньше. Я, он. И мама.
Было больно. Впервые за долгое время я ощущала старую знакомую боль под ребрами, словно кто-то резко ударил локтем. Изнутри. Я закрыла глаза и дышала ртом, ожидая, пока это пройдет.
Когда я открыла глаза, то увидела, что отец уже начал есть, словно все было в порядке. Может, так и было. Я вела себя глупо. Вряд ли он понял, что сделал.
Подавив печаль в груди, я села и подняла одну картофелину с противня. Сметана с нее капала на тарелку, сыр и бекон вытекали изнутри. Это было его коронным блюдом, когда я была маленькой. Я просила приготовить его дважды в неделю, но он делал его не больше двух раз в год. Он запекал картофель в печи, в пепле. Когда он был почти готов, отец вытаскивал картофель и счищал пепел, а потом убирал внутренности. Он смешивал картофель изнутри с сыром и беконом и наполнял кожуру, закрывал отверстия. Для подачи он срезал верхушки и поливал сметаной с чесноком и зеленым луком, тимьяном и эстрагоном. Вкус был соленым, с дымком, жирным и сливочным. Это был вкус дома, но я слишком нервничала, чтобы попробовать, боялась того, что вылезет на поверхность от этого. Вместо этого я сделала глоток воды.
— Он ухаживает за тобой? Маррен Росс?
Я чуть не выплюнула воду на стол. Рен? За мной? Словно он был вежливым юношей, а я — милой девицей, которую он хотел взять в жены. Я отчасти желала, чтобы Рен был тут и услышал это. Он бы умер.
Я смогла скрыть эмоции, ответив:
— Нет, — сказала я. — Никто за мной не ухаживает. Рен просто приносит бумагу, которая нужна мне для переписывания, с мельницы. Он принес ее, потому что я не спустилась. Почта будет в конце недели, и мне нужно закончить работу за следующие пару дней.
Отец недовольно хмыкнул и притих, как всегда делал, когда я говорила о своей работе. Потому я ее и упомянула.