— Ну вот, забрался в дебри!
— Ладно, вернемся к исходной посылке о потенциальном превосходстве машинного мышления над человеческим.
— Старо!
— Да, вывод этот не нов. Он был высказан еще в пятидесятых годах пионером кибернетики Норбертом Винером, назвавшим одну из статей так: «Машина умнее своего создателя». И неудивительно: природа слепа, она проектировала человека стихийно, перебирая колоссальное число всевозможных вариантов. Материал самый что ни на есть подручный — атомы вещества. Знай комбинируй, авось что-нибудь и получится. Не здесь, так в другой галактике, не сейчас, так через миллиарды лет! И вот на Земле получилось.
— А почему именно на Земле? — крикнули из задних рядов.
— Здесь ставка была на белок, и он породил жизнь. Но так ли хороша наша белковая структура по сравнению с элементной базой машин? Еще недавно мы не сомневались в своем превосходстве. То, что машины могут перемещаться в пространстве несравненно быстрее нас, развивают неизмеримо большие усилия, лучше противостоят воздействиям окружающей среды, казалось вполне естественным и в общем второстепенным. Однако выясняется, что и в умственном отношении превосходство за машиной.
— Но почему? — перебили докладчика. — Ты доказывай. Думаешь, мы так сразу и согласимся с ролью кретинов?
— Причина в том, что мы слишком медленно усваиваем и перерабатываем информацию. Уже сегодняшние электронно-вычислительные машины делают это в миллионы раз быстрее. Информация передается по нашим нервам электрическими импульсами от нейрона к нейрону. А нервная клетка-нейрон срабатывает лишь один раз в несколько миллисекунд.
— Медленно! — вздохнули в зале.
— Вот именно. Низкая производительность нервных клеток — вот в чем причина инерционности человеческого мышления. Если же говорить о жизнедеятельности в целом, то и здесь итог неутешителен. Мы можем существовать лишь в узком диапазоне температур, давлений, ускорений. Над нами занесен дамоклов меч облучения. Жизнь наша коротка и подвержена случайностям.
— У тебя доклад или заупокойная молитва?
— Кончай скулить! — зашумела аудитория.
— Да нет, природа сделала все возможное, чтобы как-то защитить нас. Она предвосхитила современный технический прием — резервирование. С конструкторской точки зрения наш запас надежности колоссален. И в этом смысле ни одна из нынешних машин не способна с нами конкурировать. Но что-то сломалось в машине — заменят деталь, подрегулируют, и машина опять действует. А для человека запасных частей природа не предусмотрела.
— Так нужно позаботиться о них самим!
— Помните научно-фантастический рассказ «Существуете ли вы, мистер Джонс?»? Герой-неудачник не однажды попадал в переделки, и всякий раз ему заменяли какой-нибудь орган запчастью. В конце концов у него не осталось ни мяса, ни костей, одни лишь транзисторы да резисторы. Вот тогда-то ему и объявили, что он не существует.
— А мистер Джонс?
— Разумеется, доказывал обратное. Но я вот о чем. Запасные части для человека уже делают. Взять искусственные почки, электрокардиостимуляторы, протезы с биоэлектрическим управлением…
— У моего дедушки такой протез, — сказала Таня Кравченко. — Ему руку на войне оторвало. Знаете, он и чемодан поднимает, и писать может. Только я все равно с тобой не согласна, Сережа. И с Винером тоже. Посуди сам: как машина может быть умнее человека, если человек ее придумал?
— А как машина может быть быстрее человека, если человек ее придумал?
Спор разгорался. Участники семинара разделились на две непримиримые группы.
— Антон Феликсович, рассудите нас!
Браницкий встал.
— Машина или совокупность машин действительно может со временем превзойти в интеллектуальном отношении отдельного человека, будь он даже семи пядей во лбу. Но это вовсе не означает, что машина или совокупность машин будет умнее человечества. Правильнее полагать, что общечеловеческий интеллект вберет в себя мыслительные способности не только людей, но и машин. Впрочем, что есть машина? Машина — чудовище Франкенштейна. Машина — панацея от всех бед человеческих. Машина — послушный слуга, робот. А не лучше ли: машина — друг? Сам термин «машина» — дань прошлому. Еще недавно машину отождествляли с механизмом. ЭВМ возникла как усилитель интеллектуальных способностей человека — такова новая функция машин. Даже мировой рекордсмен по поднятию тяжестей не сможет соревноваться с подъемным краном. Значит ли это, что человек слабее? Нет, если рассматривать кран как продолжение человеческих мышц. Даже главный бухгалтер самого министерства финансов не угонится в счете за ЭВМ. Значит ли это, что машина умнее? Нет, если рассматривать ее как продолжение человеческого мозга!
— Вот видишь, я все-таки права! — торжествуя, воскликнула Таня Кравченко.
— Да ничего подобного! — запротестовал Лейбниц. — Неужели не ясно, что прав я?
— Вы оба правы и не правы, каждый по-своему. Не пытайтесь противопоставить машину человеку! Человек и машина образуют систему. Человек — одно из звеньев, машина — другое. Безусловно, главенствующая роль принадлежит человеку, но исчезни машина — и не будет системы.
— А если исчезнет человек? — спросила Таня несмело.
— То же самое! В научной фантастике уже не раз обыгрывалась коллизия: в результате самоубийственной войны Земля обезлюдела. А машины продолжают действовать, словно ничего не произошло: готовят пищу, которую некому есть, строят жилища, в которых некому жить… Система погибла, и то, что одна из ее частей ведет себя как ни в чем не бывало, только подчеркивает своей бессмысленностью трагизм происшедшего.
А теперь представим себе, что исчезли машины: не ходят поезда, прекратилась подача электроэнергии, замолкло радио… Рассыпались в прах «машины для жилья» — современные дома. Человек оказался отброшенным в первобытную среду. Но он к ней не приспособлен! Знание высшей математики и квантовой физики вряд ли восполнит утрату навыков «человека умелого».
Браницкий вспомнил свой не столь давний сон: вот он крадется упругим шагом, сжимая дубину в жилистой руке, чутко прислушиваясь к дыханию враждебного мира… Эта картина до того явственно возникла в мозгу, что внезапное исчезновение машин представилось не столь уже невероятным…
Лет тридцать назад Антон Феликсович, как уже упоминалось, работал в НИИ. Главным инженером научно-исследовательского института был Фрол Степанович Липкин — массивный мужчина, авторитетный, шумный, прекраснейший специалист, властный и жесткий, но незлой человек — таким он запомнился.
Фрол Степанович незадолго до этого получил Государственную премию за создание радиорелейной аппаратуры. Читатель, возможно, знает, что радиорелейная линия — это цепочка приемопередающих станций, работающих на ультракоротких волнах и расположенных в пределах прямой видимости, то есть практически в нескольких десятках километров друг от друга. Сообщение передается от одной станции к другой, словно по эстафете.
Однажды Фрол Степанович решил, что его непосредственные подчиненные — руководители отделов и лабораторий — слишком уж закисли в своих четырех стенах, и повез их на полигон: пусть понаблюдают аппаратуру в действии и проникнутся еще большим чувством ответственности за порученные им участки работы.
Браницкий увидел большое поле с расставленными там и сям автофургонами. На их крышах шевелились неуклюжие антенны.
Подошли к одному из фургонов. Ефрейтор — оператор станции — вытянулся в струнку: главный, хотя и был человек сугубо штатский, произвел на него впечатление генерала, если не маршала. Впрочем, такое впечатление он производил на всех.
Следом за ефрейтором Липкин и Браницкий (на него пал выбор) втиснулись в кузов. Для ефрейтора места не осталось, он спроецировался на стенку, превратившись в смутно угадываемую тень.