Опомнившись, сразу стираю улыбку:
– С чего вы взяли, что завтра вечером я свободна, ведь вы даже заранее не предупредили?
– Тогда в воскресенье?
– Не могу. Телеконференция.
– В понедельник вечером?
– Дочитываю «Улисса».
– Во вторник?
– Мою голову.
– Грейс Ванденбург, мне нравится преодолевать сложности, но это уже слишком.
Вздыхаю. Лучше покончить с этим здесь и сейчас.
– Я режу еду на маленькие кусочки.
– Я заметил.
– Это означает, что ужин в моей компании – не лучшее времяпрепровождение.
– Давайте посмотрим на это так. Я вижу, что в голове у вас много всего происходит. Чего не скажешь о большинстве моих знакомых. Вот… – Он делает несколько шагов к стойке, где рядом с аппаратом для считывания кредиток лежит ручка. – Вот мой номер телефона. В пятницу вечером. Соглашайтесь. Если передумаете, всегда можно позвонить.
Он протягивает мне салфетку. Теперь его номер в моей руке. Опускаю глаза и вижу 2, поспешно сворачиваю салфетку и отвожу взгляд. Его красивые каре-зеленые глаза улыбаются мне.
Я редко себе удивляюсь. Я хорошо себя знаю. У меня есть правила, и я от них не отступаю. Кто знает, что может случиться, начни я принимать случайные решения, нарушая установленный во Вселенной порядок?
– Хорошо, – отвечаю я.
По пути домой я не только считаю, но и заполняю свою голову другими мыслями так, что в ней совсем не остается места, ни капельки. Не думаю, что Никола когда-либо был на свидании. Говорят, он был влюблен в Энн Морган, дочку промышленника Дж. Пирпонта, хоть та и выросла жирной и уродливой воинственной феминисткой. Никола был не из тех, кто женится ради денег, однако учитывая, как сложилась его судьба, в последующем это избавило бы его от немалой головной боли.
Сколько красивых и талантливых женщин сходили по нему с ума! Сара Бернар. Нелли Мельба. И их можно понять. Высокий, шесть футов шесть дюймов – 198 сантиметров, с большими ладонями. Пронзительно-голубые глаза, выразительное, красивое лицо. При взгляде на него, простите за каламбур, словно пронзало электрическим разрядом. Ходили слухи о его нетрадиционной ориентации, но я им не верю. Ни капли. Просто у него были… как бы это выразиться… тараканы.
Он не выносил украшений, к примеру. Особенно жемчуг. Тот вызывал у него такое отвращение, что Никола не мог находиться в одной комнате с дамами, носящими эту драгоценность. Неофрейдисты считают это доказательством его неприязни к женщинам, так как жемчуг, по их мнению, символизирует женскую грудь. Не верю. Порой жемчуг – это всего лишь жемчуг. Никола не ненавидел женщин. Он верил, что обществу грозит крах, как только женщины получат возможность иметь образование. Он был не из тех мужчин, кто считает, что нам не хватит мозгов. Он часто говорил о гениальных способностях своей матери Джуки, которая в одиночку управляла фермой, домом и прославилась на всю округу тем, что изобрела улучшенную прялку. От нее он унаследовал фотографическую память. Никола чувствовал, что она напрасно растрачивает себя – деревенская женщина, мать пятерых детей, которая никогда не ходила в школу, но знала наизусть целые тома стихотворений сербских поэтов.
Никола знал, что, когда мы станем образованными, подобно мужчинам, и начнем работать, семья и дети перестанут нас интересовать. Совсем как его. Поэтому его генов совсем не осталось – детей у него не было. Как не останется ничего и от меня, когда я умру.
Воздух тяжелый и жаркий. Пытаюсь представить, сколько людей ходило по этой улице за всё время ее существования. Это число не дано узнать никому, потому что этот путь существовал и в прошлом веке, и в позапрошлом. И десять тысяч лет назад. Слишком много людей. Их нельзя сосчитать.
Лучше даже не думать. Что это за имя, Шеймус? Как у клоуна. Да еще и работает в кино, подумать только. Жалкий фанат киношек, один из тех бестолковых придурков, что носят белые рубашки с короткими рукавами, отглаженные мамочкой (спорим, он живет с ней до сих пор), и блестящий галстук из искусственного шелка с персонажами комиксов. Наверняка он знает наизусть «Братьев Блюз». Апельсиновый шейк? Апельсиновый шейк? Три апельсиновых шейка. И держит на полке англо-клингонский[3] словарь. Надо забыть о нем и забыть о сложенной салфетке в моей сумочке, салфетке с цифрами, написанными его рукой.
Лучше подумаю о том, сколько ног прошло по этой улице. О воздухе. Сколько раз этот тяжелый воздух прошел через чужие легкие? Если природные элементы ниоткуда не возникают и никуда не исчезают, значит, используются повторно. Этот воздух засасывался влажными мембранными полостями, нежными и розовыми, почерневшими и больными, где задерживался на секунду, чтобы оказать свое действие, а затем выдувался из носов всех мастей, цветов и размеров. Прогонялся сквозь волосы и сопли в ожидании, когда же я его вдохну.