На следующей улице кладу яблоко на чей-то забор.
Сегодня мне снился Никола – вот только волосы у него светлые, слегка волнистые и влажные. После того как Никола спасает меня и целует, он кладет руку на изгиб моего живота, распластав свою большую ладонь. Просовывает пальцы под пояс юбки. Слышу его дыхание в ухе. Его рука лезет мне в трусики, и он нажимает мне на клитор. Прикосновение неожиданное, длительное и сильное. Его большой палец огрубел от экспериментов. Я делаю вдох. Проснувшись, лежу очень тихо. Я по-прежнему его чувст вую.
В международном аэропорту Мельбурна нет выхода номер 13. Нечетные выходы заканчиваются 11-м, а четные – 14-м. Говорят, что я больная на всю голову, – но мы все такие. Боязнь числа 13 глубоко засела в людях, в той части души, где больше от животного, чем от человека. Представьте такое объявление: «Внимание, пассажиры. Посадка на рейс 911 в Нью-Йорк у выхода номер 13». Сколько людей сядет на этот рейс? Рационально мыслящих людей. Образованных. Боязнь числа 13 называется трискаидекафобией. Она есть почти у всех. Эти люди работают, у них есть друзья, мужья и жены. Никто не пытается заставить их принимать лекарства.
Когда я была учительницей, то постоянно говорила о фобиях. Дети обожали эту тему. Им нравилось выговаривать длинные заковыристые слова, а мне нравилось учить их этому. Помню их любимые: аблютофобия – боязнь купания; айлурофобия – страх перед кошками; и, разумеется, арахибутирофобия – это когда боишься, что арахисовое масло прилипнет к нёбу.
Родители обычно жаловались. Как это повлияет на оценки Билинды в старших классах? А мне обычно не хватало духу сказать им правду. Сказать о том, что за жизнь ждет их детей, – такая же, как их собственная. Что они не различают цвета. Не слышат музыку. Они – муравьи, что выбегают на мой балкон с восходом солнца лишь для того, чтобы двинуться в обратную сторону, когда солнце сядет. Они устроятся на работу в офисы, и многие станут получать достаточно, чтобы прокормиться. Встретят другого муравья противоположного пола и возьмут кредит на сумму, которая и не снилась их бабкам и дедам, и под залог своей свободы купят дом, обшитый сайдингом, между парком и вокзалом. Если им придет в голову размножаться, они произведут на свет новых рабочих муравьев, гарантиру ющих экономическое развитие, новых налогоплательщиков, благодаря которым у нас появится еще больше политиков и заурядных школ. Дети-муравьи уедут, чтобы не быть свидетелями родительских хрипов, апатии, отсутствия продуктивности. Свою грошовую пенсию родители потратят на лекарства от артрита, диабета и сердечной недостаточности и на четырехугольную голубую таблетку, благодаря которой твердость и влажность будет возвращаться к ним на четыре минуты два раза в неделю для совершения полового акта, который будет напоминать им о том, что они еще не мертвы. Последние несколько лет жизни они проведут на мусорной свалке вместе с другими никому не нужными муравьями, где будут пялиться на стены и потолок, пока каждая трещина и каждый уголок с облупившейся краской не станут выглядеть знакомыми, как некогда их собственное муравьиное лицо. Их смерть наступит без боли благодаря прогрессу современной фармацевтики и будет столь же тупой и незапоминающейся, как и вся их жизнь. Вещи, накопленные ими при жизни, развеятся по ветру, и они исчезнут с лица земли.
Я никогда не говорила об этом родителям.
Теперь я живу на пособие по нетрудо способности. Меня все называют нетрудо способной, говорят, что работать я больше не могу. И вот, вместо того чтобы каждое утро приходить в школу ровно к 8.00 и следить за происходящим на детской площадке, я сижу дома в своей квартире в Глен-Айрисе. Мой дом – типичное шестиквартирное страшилище из блеклого кирпича 1960-х годов. Среди моих соседей – трясущийся нервнобольной, тридцатилетняя фифа, намертво приклеенная к своему мобильнику, шобла студентов-азиатов, из кухни которых идет такой запах, что воняет аж до соседнего квартала, и две унылые парочки: идентичные андрогины а-ля Дэвид Боуи образца 1976 года и до жути непохожие друг на друга волосатый байкер и библиотекарша.