Но ведь были и другие причины, не так ли? Или, точнее, было что-то одно, а всё остальное — лишь следствия. За последние пару месяцев я столкнулся с настоящей тьмой психов. Я говорю не о случайно попавшейся на глаза бомжихе, которая осыпает на улице нецензурной бранью, и не о алкашах в барах, готовых раскрыть новые секреты выигрышных ставок, с помощью которых можно приступом взять Атлантик-Сити, [87]я говорю о реально чокнутых садистах. И подвергаться этому воздействию — всё равно что стоять напротив открытой двери печи, в которой сжигается зловонный мусор.
Приду ли я в ярость, увидев их вместе, увидев ее нового парня с мерзкой фамилией футболиста, поглаживающего ее мягкое место с беззаботным чувством собственника? Я, Джон Кентон, выпускник Брауновского университета и президент всяких-разных обществ? Солидный, вооруженный очками Джон Кентон? А может, это приведет к катастрофе с необратимыми последствиями, что очень вероятно, если он окажется таким же крупным, как и игрок футбольной команды. А кто я? Пронзительно визжащий и истеричный старина Джон Кентон, который по ошибке принял набор подделок за подлинные фотографии?
Ответом на все эти вопросы будет: я не знаю. Но что я знаю точно, так это то, что прошлой ночью я вскочил с кровати от кошмара, в котором плеснул кислотой в ее лицо. И это напугало меня, напугало меня так сильно, что остаток ночи я провел с включенным ночником.
Плеснул кислотой не в его лицо.
В ее.
В лицо Рут.
— Нет, — повторил я, а затем залпом выпил остаток спиртного, заливая сухость, появившуюся во рту. — Думаю, это будет очень глупо.
— Тогда ты мог быостаться.
— Да, но я не смог бы работать, — я взглянул на него с некоторым раздражением. Моя голова начала гудеть. Это было не очень приятное чувство алкогольного опьянения, но тем не менее я сделал знак официанту, который крутился неподалеку, и попросил еще. — Сейчас я нахожусь в таком состоянии, что с трудом завязываю собственные шнурки.
Нет, неверно. Это была меланхолия, и шнурки не имели к этому никакого отношения.
— Роджер, у меня депрессия.
— Понесшие тяжелую утрату не должны продавать дом после похорон, — сказал Роджер, и мне, находящемуся под мухой, это показалось чрезвычайно остроумным и достойным Г. Л. Менкена. [88]Я засмеялся.
Роджер улыбнулся, но лицо его оставалось серьезным.
— Так оно и есть, — продолжил он. — Одна из немногих интересных дисциплин в моем университете называлась «Психология человеческого стресса». Подобными небольшими модулями они заполняют заключительные восемь недель учебного процесса после того, как ты стал педагогом…
— Ты собираться быть преподавателем? — спросил я, как громом пораженный. Я не представлял себе Роджера в роли учителя, а затем вдруг представил себе эту картину.
— Я действительнопреподавал в течение шести лет, — ответил Роджер. — Четыре года — в средней школе и два года — в начальной. Но это не относится к делу. На лекциях по той дисциплине поднимались вопросы человеческого поведения в стрессовых ситуациях таких, как брак, развод, лишение свободы, потеря близкого человека. Это не было руководством к действию, как правильно жить, но если внимательно слушать лекции, то нельзя было не извлечь несколько полезных советов. Один из них касался того, как пережить тяжелую утрату, по крайней мере, в течение первых шести месяцев в том доме, где жили вы со своим дорогим человеком, который ушел в мир иной.
— Роджер, это не одно и то же, — я отхлебнул новую порцию спиртного, которая на вкус не отличалась от предыдущей. Мне пришло в голову, что я уже ничего не соображаю. Мне также пришло в голову, что меня это не волнует ни в малейшей степени.
— Однако это тоже самое, — сказал он, наклонившись ко мне с серьезным лицом. — Это может прозвучать странно, но Рут для тебя сейчас мертва. Ты можешь видеться с ней время от времени, но если я правильно понял, что ваш разрыв отношений окончателен, то Рут, назовем ее «Рут, твоя возлюбленная», мертва для тебя. И ты горюешь.
Я открыл, было, рот, чтобы сказать, что он несет полную чушь, но закрыл снова, потому что в его словах была часть правды. Вот что значит любить без взаимности, не так ли? Это как горевать по любимой, которой уже нет или которая мертва для тебя.
— Люди склонны считать, что «горе» и «депрессия» — равнозначные понятия, — сказал Роджер. Его тон стал более педантичным, чем обычно, а глаза покраснели. Мне пришло в голову, что Роджер тоже уже ничего не соображает. — Но это не так. Конечно, горе включает в себя депрессию, но также много других чувств, от вины и печали до злобы и облегчения страданий. И тот, кто пытается убежать от всего этого, пытается спрятаться от неизбежного. Он оказывается в новом месте и обнаруживает, что чувствует ту же самую гамму ощущений, которую мы назовем горем, с тем отличием, что теперь к этому еще примешивается ностальгия и чувство того, что утрачена способность в конечном счете обращать горе в воспоминание.
— И ты помнишь этот курс лекций по психологии восемнадцатилетней давности?
Роджер немного отпил из своего бокала.
— Конечно, — ответил он. — Я получил «отлично» по этому предмету.
— Бред собачий.
— И я также переспал с практиканткой, которая читала тот предмет. Какой сексуальной штучкой она была!
— Я не собирался съезжать со своей квартиры, — сказал я, хотя понятия не имел, собирался я съезжать или нет… и вообще, это было не его дело.
— Не имеет значения, покинул бы ты свой двухкомнатный клоповник или нет, — сказал он. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Твоя работаи есть твой дом.
— Правда? Тогда крыша в этом доме протекает, — сказал я, и даже этопоказалось мне остроумным. Да, я уже точно ничего не соображал.
— Помоги мне заделать течь, Джон, — настоятельно попросил он, наклонившись ко мне. — Вот о чем я веду речь. Вот почему я пригласил тебя сюда сегодня вечером. Твое согласие — это единственное, что может скрасить, несомненно, один из самых ужасных периодов в моей жизни. Помоги нам обоим. Останься.
— Ты не обидишься, если я скажу, что это выглядит немного неожиданно и корыстно?
Он откинулся на спинку стула.
— Я уважаю тебя, — произнес он с прохладцей, — и ты мне по душе, Джон. Если бы это было не так, я бы не напрягался, пытаясь тебя удержать.
Он замешкался, собираясь что-то сказать, но промолчал. Его глаза сказали за него сами: и унижаюсь тут перед тобой, чуть ли не вставая на колени.
— Не понимаю, зачем ты напрягаешься, — сказал я. — Я, конечно, польщен, но…
— Потому что если кто и способен родить идею, которая спасет «Зенит» от банкротства, так это ты, — сказал он. Он говорил с таким жаром, что это начало меня пугать. — Я знаю, что дело Детвейлера едва не вывело тебя из строя, но…
— Пожалуйста, — попросил я. — Не подливай масла в огонь.
— Даже и не собирался, — сказал он. — Я говорю о том, что ты открыт даже для такого из ряда вон выходящего предложения…
— Это было из ряда вон выходящее предложение, согласен…
— Ты можешь заткнуться и выслушатьменя до конца? Тот факт, что ты ответил на письмо Детвейлера, свидетельствует о том, что ты чуток к потенциально коммерческой идее. Херб или Билл просто отправили бы его письмо в корзину для бумаг.
— И для нас всех так было бы лучше, — сказал я, но понял, к чему он клонит, и я бы солгал, если бы не сказал, что был польщен… и что нашел плюс в деле Детвейлера впервые с момента унизительного общения с полицией.
87
Атлантик-Сити — город на северо-востоке США, в штате Нью-Джерси, известный своими казино и азартными играми.