В Кёре… Но видение разлетелось, как разбитое стекло: машина, гудящая осиным гнездом, приблизилась к ним, круто свернула, сверкнула фарами и унеслась по дороге. Женщина, пробираясь вдоль перил у своего подъезда, робко звала кошку; тут же начали бить полночь уличные часы, сперва ближние, потом дальние, за пестрыми огнями светофоров. Пепита вздрогнула, ощутив, что Артур внезапно, с резкостью, говорившей о силе желания, отпустил ее руку и отрывисто спросил:
— Озябла? Ну ладно, показывай дорогу, нам пора возвращаться.
Кэлли уже перестала ждать. Несколько часов назад она поставила на стол три чашки с блюдцами, банки с какао и сухим молоком и довела почти до кипения чайник на газовой плитке. Она было отвернула уголком одеяло на застеленном Для Артура диване, уютно, как научили ее дома, но в порыве скромности опять постелила сверху покрывало. Как и предвидела Пепита, Кэлли была в своем кретоновом халатике, призванном заменить сейчас домашнее платье для приема; она давно расчесала на ночь волосы, снова заплела косы и уложила их венчиком вокруг головы. Обе лампы и радио были включены, чтобы комната казалась веселее; долго прождав в одиночестве, Кэлли уже миновала ту высшую точку ожидания, когда все решительно готово и вот-вот должны появиться гости, — что так редко случается в действительности. А затем появилось чувство, что слишком рано расцветший цветок радушия начинает понемногу вянуть. И она сидела, неподвижная как идол, перед тремя холодными чашками на краешке постели, в которой скоро будет лежать незнакомый мужчина.
Присущее Кэлли простодушие невинности и ее пока еще одинокое положение породили в ней чувство какой-то собственнической гордости по отношению к Артуру; чувство это усиливалось, вероятно, тем обстоятельством, что они еще не были знакомы. Вот уж год как она жила здесь вместе с Пепитой и вполне довольствовалась отраженным жаром чужой любви. Неудивительно, что Пепита порой бывала очень счастливой, но случались дни, когда она явственно мучилась, и этого-то Кэлли совсем не могла понять.
— Но ведь ради Артура, — говорила она в таких случаях, — ты должна быть бодрой! Раз вы любите друг друга…
И спокойное чело Кэлли сияло радостью, можно сказать, она сияла вместо подруги. Кэлли приняла на себя миссию хранительницы высокого идеала, который Пепита то и дело теряла из виду. Правда, внезапное известие о близком отпуске Артура изменило положение дел, все стало куда более земным и конкретным, Артур — реальной фигурой; Кэлли была бы только рада, если бы он мог поселиться где-нибудь еще. Застенчивая по природе, росшая без братьев девственница, Кэлли инстинктивно отшатывалась от необходимости жить в одной квартире с молодым человеком. Здесь был слышен каждый шорох; бывшая викторианская гостиная в три окна была разделена тонкими стенками на три части: кухоньку, столовую и спальню. Столовая — в середине, из нее вели двери в остальные. Оранжерею полуэтажом ниже переоборудовали в продуваемую сквозняком ванную, которой пользовались и другие жильцы на этой площадке. Квартирка была, по нынешним временам, из дешевых, но все равно именно Кэлли, получавшая больше Пепиты, вносила большую часть арендной платы, вот почему возможность поселить здесь Артура в общем-то зависела от ее доброй воли.
— Что ты, это просто замечательно, если он остановится здесь! — сказала тогда Кэлли.
Пепита не выразила особой радости и благодарности за это проявление доброй воли — да и была ли она вообще способна на такие чувства? Беспокойная, скрытная, целиком поглощенная собой, она напоминала повадками молодую черную кошечку. А затем произошло нечто, озадачившее Кэлли: Пепита вроде бы намекнула, что Кэлли надо перебраться на это время в другое место.