ОЧАГ В КВАРТИРЕ
Боб Робертсон утром поссорился с женой и теперь возвращался домой в растрепанных чувствах, не зная, что его ждет, с неохотой, ступенька за ступенькой, взбираясь по лестнице, покрытой фибровой дорожкой — лифта в доме не было, — и на каждой площадке останавливаясь, чтобы, так сказать, морально перевести дух.
Вот и его дверь на шестом этаже: сквозь матовое стекло пробиваются красные блики от огня камина, осветившего полоску передней.
Ключ лязгнул в замке, дверь открылась. В передней пахло жасмином, ее духами; Робертсон осторожно окликнул: «Бетти!» Но тут же ощутил ее отсутствие. Конечно же ушла, отправилась в кино. «К черту!» — решительно произнес Робертсон. А он-то собирался мириться. Вот к чему ведут благие намерения. В темноте он повесил свою шляпу.
Робертсон был демобилизованным офицером; это имело теперь все меньше и меньше значения — война отодвигалась в прошлое. Все же благодаря этому факту, а также некоторой престижности оконченной им закрытой частной школы он служил теперь коммивояжером в фирме, торгующей хорошими гравюрами и учебными эстампами. Бетти, его жена, покупала на распродажах броские блестящие чулки и жаловалась друзьям, что они с Бобом не могут позволить себе завести детей. От такой жизни у нее просто опускались руки, все чаще и чаще еда приносилась в дом готовая из кулинарии, в бумажных пакетах.
Тени прыгали и отскакивали от стен; часы ценой в пять Шиллингов давно уже отбили половину. Далеко внизу судорожными толчками, словно его выкачивали из Лондона, двигался к Грейт Уэст Роу транспорт. Дверь гостиной была доверчиво распахнута; на фоне слабеющего огня два кресла, повернутые к очагу, почему-то не создавали ощущения домашнего уюта. Этот открытый очаг с его тусклым из-за скверного топлива пламенем, но все же такой традиционный, как в родительские времена, поддерживал внутри какой-то огонь. Весь в горестных мыслях о прошлом, Робертсон повернул выключатель. Свет не зажегся. Пошарил в кармане — шиллинга не оказалось.
— Господи, это ты, что ли, Бобкин? — спросила Констанс, повернувшись к нему из кресла.
— О господи! — сказал Робертсон, вздрогнув. — Констанс? Ну разве так можно?
— Я уснула.
— У тебя нет шиллинга?
— Был, да потратила. Бетти дала мне свой ключ, она ушла с Дианой. А я жду здесь, хочу занять на автобус.
— Хороша, нечего сказать! — ответил Робертсон и, разглядев в темноте поднятое к нему лицо, поцеловал Констанс — такое у них было обыкновение.
— Спокойно! — Констанс поправила на лбу локон. Ей было лет семнадцать.
— Все еще не нашла места?
— А ты как полагаешь? — спросила она язвительно.
— Лучше выходи замуж.
— Это верно, — согласилась Констанс. — Хотя, с другой стороны, как я всегда говорю…
Что именно, осталось, однако, несказанным. Робертсон опустился в другое кресло, вытянул ноги и вздохнул.
— Знаешь, — сообщил он доверительно, — а я сегодня не очень-то спешил домой. Смешно, правда?
Констанс понимала его отлично. Скрестив ноги, она беззаботно болтала ступней перед самым огнем.
— Все вы, мужчины, одинаковы, просто-напросто мальчишки. Сами не знаете, что вам нужно, пока не взбредет в голову, что этого-то у вас нет.
— Мы с Бетти поцапались. — (Она слушала спокойно, рассеянно)… — Знаешь, Констанс, может, я потом больше этого не скажу, но она просто невыносима. Честное слово, иногда бывает просто невмоготу. Я понимаю, конечно, ей приходится нелегко. Но она такая беспомощная…
И это была чистая правда: целыми днями Бетти бродила по квартире, щелкая каблуками изношенных шелковых туфель с болтающимися ремешками. А то, скорчившись у каминной решетки, стенала над серыми кучками золы: какая грязь! Он-то знал, в чем тут дело: Бетти требовался газовый камин. С утра до вечера она жаловалась, что у нее уже нет никаких сил.
— Погляди-ка на мои пальцы, — вдруг сказала Констанс. — Я только что сделала маникюр.
— Покажи.
Она протянула ладони к свету очага, ногти блеснули лаком, оба нагнулись над ними.
— Смешной ты малыш, Констанс!
— Отстань! — Она послюнявила палец и снова разгладила на лбу три локона. — Знаешь, что я думаю: маникюр, он и вправду подтягивает человека. Есть такое место, туда мужчины ходят маникюриться, стошнить может, а?