– Вот и свиделись снова, – сказал он мне. – И снова ты попал в передрягу, приятель. Видно, судьба моя такая – выручать тебя. Знать, ради этого и живу до сих пор, – его смех подействовал на меня, как успокоительное. Я знал, что теперь мне ничего не угрожает, и что руки, прижимающие меня к стариковской груди, – сейчас самое надежное место на Земле. – Значит, Ричард сегодня катался на аттракционах и забыл тебя. Ну, надо же, какая досада! Наверно, переживает. Но тебя я сегодня к нему не понесу, поздно уже. Сегодня ты будешь моим гостем, если, конечно, не против.
Я взглянул на луну, притаившуюся между кронами деревьев и обреченно вздохнул. Полнолуние.
– Знаешь, мы с Элизабет тоже катались на каруселях. Особенно любили колесо обозрения. Город, как на ладони! Наверно, сейчас он выглядит совсем не так, как во времена нашей молодости, но рядом с моей женой все всегда становилось прекрасным. Жаль, что ты ее не знал, – мистер Динкерманн перехватил меня поудобнее. – Однажды она здорово подвернула ногу, когда выходила из кабинки, и я нес ее на руках до самого дома. Тогда я совершенно не считал, что делаю что-то «героическое», но завистливые взгляды проходящих мимо женщин говорили об обратном. Я и сейчас считаю, что носить свою женщину на руках должен каждый мужчина. Потому как, если ее не носить, она сама залезет на руки, без твоего желания. А иногда и без твоего участия. В первом случае, глядя в эти блестящие от радости глаза, ты почувствуешь себя дураком, жалея, что не делал этого раньше. А во втором – почувствуешь зуд за своими ушами, в том месте, где будут резаться рога, – дедушка усмехнулся. – Женщины – они как кошки, всегда тянутся туда, где есть тепло и ласка. Ты хоть раз встречал кошку, которой уютно в сырости и холоде? Вот и я нет. Мы, дорогой мой друг, пришли в этот мир, благодаря женщине, поэтому должны и жить в нем, благо даря женщине. Только они, поверь мне, только они, – он потряс крючковатым пальцем в воздухе, сжимая остальными четырьмя трость, – умеют одним лишь взглядом обогреть, приласкать, излечить и подарить силы, когда все твои запасы иссякли. Попомни мои слова, приятель, авось пригодятся в жизни.
За этим философским разговором мы неспешно добрались до соседнего с «моим» дома. Ключ жалобно скрипнул в замочной скважине, дверь отворилась, и я с удивлением обнаружил, что попал в прошлое.
ГЛАВА 8
В доме пахло стариной и старостью. Но это был не тот ужасный аромат, от которого хочется бежать, зажимая нос. Напротив, с каждым вдохом я погружался все больше в эту непередаваемую атмосферу, не имеющую ничего общего с той, что царила в «обычных» домах.
Быстро миновав гостиную, едва освещаемую маленьким бра у входной двери, мы прошли на кухню. Мистер Динкерманн хлопнул по выключателю на стене, и комната озарилась тусклым светом от единственной лампочки, одиноко висевшей под потолком. Стол был накрыт белой скатертью, накрахмаленной до хруста. Ее края обрамляло замысловатое кружево, явно ручной работы. У стола стояло четыре добротных дубовых стула с подлокотниками и высокими спинками. Сиденья были истерты, отчего было ясно, что они здесь едва ли не с самого начала. Два стула стояли по обе стороны от стола, один довольно близко – его явно давно не трогали. Второй же был хозяйским. Два других стояли вдоль стены, прижатые массивной столешницей, видимо, на случай гостей, которых давно в этом доме не было.
Дедушка усадил меня туда, где сидела когда-то Элизабет.
– Вот так, дорогой мой гость. Надеюсь, тебе удобно. Ты уж прости, у меня давно никого не было в гостях, предложить могу, разве что, чай.
Он прошаркал к плите, взял старенький чайник, налил в него воду и поставил на огонь. Затем, достав кружки, обернулся в мою сторону, улыбнулся, и продолжил колдовать над «ужином». Через несколько минут свисток на носике чайника известил, что тот закипел, старик выключил плиту, разлил кипяток в подготовленные кружки и, взяв их в обе руки, осторожно принес на обеденный стол. Каково же было мое удивление, когда я действительно увидел в кружке заваренный чай, соблазнительно дымящийся и горячий, именно такой, какой мне, продрогшему до костей на карусельках, был жизненно необходим. Жалко только, что я к нему не мог притронуться.
Пока я смотрел на чашку, на столе появилась тарелка с печеньем и пара бутербродов со сливочным маслом.
– Прости меня за этот цирк, – сказал он, усаживаясь напротив, и указывая рукой на пространство между нами. – Просто мне тут…, – он пожевал губы, – чертовски одиноко! Одиночество – это одна из самых безжалостных вещей на свете. Ему все равно: стар ты или молод, где ты живешь, как тебя зовут и сколько денег у тебя на счету. И чем больше ты сопротивляешься, отвергая его существование, тем больше оно тебя затягивает, подобно трясине. Я признал его власть сразу, поэтому мы живем с ним дружно, – он горько усмехнулся, отпивая горячий напиток. – Знаешь, мне почему-то кажется, что ты не просто так появился в моей жизни. Первый раз еще мог быть случайностью, но вот второй… И даже если ты мне послан небесами лишь для того, чтобы скрасить сегодняшний вечер, я им благодарен. Потому что нет ничего скучнее, чем разговаривать с собственной тенью, которой ты порядком поднадоел, – мистер Динкерманн взял с тарелки бутерброд и принялся его есть.