Когда-то давно, и, по нынешним ощущениям, даже не я, а какой-то аморальный придурок, люто ненавидел стариков. Меня они раздражали своей медлительностью, своими нравоучениями и даже само их существование в мире казалось мне каким-то абсурдным и ненужным. Я думал: ну, зачем нужна эта рухлядь? От нее ведь никакой пользы. Только и того, что путаются под ногами, да потребляют воздух.
Я то и дело насмехался над пожилыми людьми, плевал им в спины и даже несколько раз толкал их в сторону, когда был не в настроении, а они мешали проходу. Как же стыдно! Как же мне хотелось вернуться и попросить у них прощения, заодно съездив по морде тем отморозкам, что пытаются их унизить.
Мистер Динкерманн был прав и не прав одновременно: наша встреча не случайна. Вот только не я, а он был для меня тем спасательным кругом, в котором я так нуждался. Мне нужно было повстречаться с ним, чтобы понять, насколько низко я пал в своей прошлой жизни.
Он относился ко мне, как к человеку, хотя видел перед собой только игрушку, я же относился к старикам как к игрушкам, хотя они были людьми… Я не достоин был сидеть за одним столом с дедушкой. И уж тем более, не достоин чашки чая! Но если мое присутствие хоть немного разбавило его одиночество, я счастлив. Пусть это будет еще одним маленьким шажком на пути моего исправления.
– Спасибо Вам, мистер Динкерманн!
Словно услышав, он поднял на меня свои льдисто-голубые глаза, и, хлопнув ладонями по столу, скомандовал:
– А теперь спать.
* * *
Спальня располагалась на втором этаже. Взяв меня на руки, дедушка неспешно покинул кухню и зашагал по лестнице. Каждая ступенька жалобно скрипела под его ногами, у каждой был свой, особенный звук. Пройдя четырнадцать ступеней, мы прошли в открытую дверь, и попали в спальню. Бережно, словно я был хрустальным, меня усадили в кресло, расположенное по правую стену от двери.
Под потолком – такая же одинокая лампочка, дающая света ровно столько, чтобы не споткнуться о мебель. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать, аккуратно заправленная светлым покрывалом. По обе стороны – тумбочки, напротив – старый телевизор на четырех ножках, накрытый сверху салфеткой, связанной крючком. Видавшие виды бумажные обои в тонкую полоску покрывали стены, на которых висели фотографии и пара картин. Элизабет была прекрасна! С «дорисованной» фотографии на меня своими огромными глазами глядела светловолосая девочка, одетая в памятное мне по рассказу платьице в цветочек. Рядом стоял молодой крепкий паренек, нежно обнимающий ее за плечи. Если бы меня попросили описать это фото одним словом, я бы сказал «любовь». Вот, как она есть. Без всяких эпитетов и лишних слов.
На другой фотографии была запечатлена та же пара в более старшем возрасте. Миссис Динкерманн тепло смотрела на своего мужа, на ее губах играла легкая улыбка, а руки лежали на его груди. Его руки поддерживали ее за локти, а взгляд был направлен на нее. Одно слово? «Гармония».
На третьем фото сидела пожилая супружеская пара. Он накрыл ее ладони, лежащие у него на коленях, оба смотрели в камеру и светло улыбались. Даже возраст не смог отобрать у Элизабет ее очарования. Тот же огонек в глазах, та же уверенность в позе и та же женственность, раскрывающаяся, подобно цветку, рядом с любимым мужчиной. «Счастье».
Дедушка вернулся после душа, расправил кровать и включил светильник на своей тумбочке. Некогда бывшее белым, а ныне немного посеревшее постельное белье пахло свежестью. Выключив основной свет, мистер Динкерманн забрался под одеяло на дальнюю от меня сторону кровати, и, пожелав мне «спокойной ночи», погасил последний источник света комнате.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь размеренным дыханием моего спасителя. Я перевел взгляд на окно, в проем которого только-только лениво вползал бледный шарик луны, чей луч начал свое нарочито медленное путешествие по спальне. Часы над телевизором показывали одиннадцать часов вечера. У меня был час на молитвы о том, чтобы в этот раз ничего не случилось, и я смог, наконец, насладиться полнолунием. Впервые за три месяца. А еще о том, чтобы после смерти мистер Динкерманн встретился со своей любимой в раю и был счастлив. Да, пожалуй, это важнее, чем луна.