Мысли о зайке отозвались в моей душе теплом, разливающимся где-то в области грудной клетки.
– Мда-а-а, приятель, ты втюхался, – насмешливо заявил изнутри мой «второй я».
– Да ну тебя! – отмахнулся я от собственных мыслей.
– Кого ты обманываешь?
– Ага, как же, втюхался! В кого? В эту плюшевую занозу? Разбежался! Ну да, мне хочется помочь ей, ускорить ее перевоспитание… Ладно, мне нравится находиться с ней рядом, особенно, когда ее сажают ко мне на колени. А то, что она фыркает при этом – так это для виду, надо же показать свою неприступность… Ну и что, что ее смех вызывает у меня толпы мурашек, бегающих под шерстью. Это же просто смех… такой, хрустальный, как перезвон маленьких колокольчиков… Ну да, я переживаю за нее больше, чем за себя… Скучаю, когда не вижу… На берегу Атлантики представлял рядом с собой только ее… и нашего сына… Твою мать! Я влюбился. Да, ну-у-у!
– Ну, да!
Вынырнув из этого более, чем странного диалога с самим собой, я понял, что все это время пялился на свою тень на стене. Вспомнились слова мистера Динкерманна: «нет ничего скучнее, чем разговаривать с собственной тенью, которой ты порядком поднадоел». Почему-то отчетливо представилось, как он стоит так же, напротив стены, и беседует со своим силуэтом, отвечая себе же за него. Должно быть, это ужасно.
Мало-помалу, пребывая в самых различных размышлениях и топая взад-вперед по комнате, я решил, что пора возвращаться в исходную позицию. Из-за оконной рамы едва выглядывал краешек луны, а это значило, что время на исходе. Проходя мимо телевизора, я все-таки зацепился за него ногой. Нет, тяжеленная тумба ни на миллиметр не сдвинулась с места. По ощущениям, с места сдвинулся только мой мизинец на правой ноге. Я взвыл, прикрывая рот лапами и катаясь по спальне от боли. Как дедушка не проснулся при этом – известно одному Богу! И я был ему благодарен, как никогда.
Мне пришлось преодолеть полкомнаты, хромая и тихо ругаясь, прежде, чем передо мной выросло кресло. Забираясь на него, я просунул лапы по бокам внутрь, чтобы подтянуться и наткнулся на какой-то предмет. Уже забравшись наверх, я рассмотрел в своей лапе наручные часы. Гравировка на задней крышке гласила: «С любовью, моему дорогому Роберту. Всегда твоя, Элизабет». Я еще раз перевернул часы, взглянув на циферблат – секундная стрелка дернулась, блеснув в полумраке. Они шли! Должно быть, дедушка потерял этот подарок. Их значимость для него не вызывала никаких сомнений. Но как ему вернуть то, что никак не может просто так взять, и появиться на тумбочке? После недолгих раздумий, было решено засунуть часы обратно так, чтобы их край выглядывал между подлокотником и сиденьем. Будь что будет! Я должен был вернуть ему частичку его памяти о любимой!
Положив находку так, как задумал, я услышал шорох, разглядев в сгущающейся темноте очертания хозяина. Дед встал с кровати и, еле передвигая ноги и тяжело опираясь на все, что попадало под руку, прошел в уборную. Как же я вовремя!
Минут через десять луна переползла по небу так, что ее лучи уже не проникали в комнату. Я вновь сидел обездвиженной мягкой игрушкой там, где меня оставили. Счастливый оттого, что насладился движением. Палец на ноге все еще болел, возможно, даже поломался бы, если б мог, но все сводилось просто к крайне неприятным ощущениям.
Мне же было не до него. Я с нетерпением ждал утра, лелея надежду, что старика не подведет зрение, и он разглядит то, что некоторое время, может, даже, годы, скрывало его кресло. Он должен найти свой подарок! Он заслужил это.
* * *
Словно почувствовав, я проснулся как раз в тот момент, когда мистер Динкерманн зашевелился, просыпаясь. Настенные часы показывали семь часов утра. Не открывая глаз, он провел своей морщинистой рукой с искореженными временем пальцами по несмятой подушке рядом с собой. Не найдя там Элизабет, он тяжело вздохнул, поднял веки и перевернулся на спину. Полежав так еще минуты две, словно в тысячный раз свыкаясь с мыслью, что ее больше нет, он набрал полную грудь воздуха и встал с кровати. Проходя мимо, он потрепал меня по голове:
– Доброе утро! Надеюсь, тебе хорошо спалось, – сказал он сонным голосом, после чего вышел из спальни.
– Спалось мне мало, – ответил я уже в спину. А вот гулялось очень даже хорошо. – Вспомнились минуты свободы и наслаждения от каждого движения мускула и косточки. Мизинец на ноге напомнил о зверском нападении на меня четырехлапого монстра под названием «телевизор» и я невольно скривился.