— У меня на это время алиби, — твердо выговорила Вероника. И поглядела на появившегося в дверном проеме Ковалева.
Недовольный капитан коротко отчитался:
— Невменько. Если вызвать нарколога, может быть, очнется к вечеру и сможет говорить.
— Так вызывай! — раздраженно прикрикнул следователь. — Волынку не тяни, сегодня же закроем дело!
— Туда ему и дорога, — вставила неугомонная Нора. — Пьянь.
Пятидесятилетняя, изящная, как статуэтка, Лорхен приподняла подведенную бровь и тихо, но язвительно, поинтересовалась у домработницы:
— И кто теперь твою стиральную машину чинить будет?
Нора громко фыркнула, сложила руки на фартуке и отвернулась к лысым тополям за расшторенным окном. Следователь Махновский шикнул на понятых: «Попрошу без разговоров! Отвлекаете». В гостиную вошли два новых персонажа: высокий элегантный молодой мужчина с папкой под мышкой и юный, почти мальчишка, ушастый паренек, разглядывающий присутствующее собрание так, словно попал в музей. Исторический, где за стеклом стоит семья неандертальцев с каменными топорами.
Элегантный держал в руках удостоверение, которое уже, видимо, предъявлял на входе в квартиру, ставшую местом преступления. Верно угадав среди присутствующих старшего, он показал Махновскому красную корочку, представился для прочих:
— Капитан Окунев. МУР, — мотнул затылком на ушастого: — Стажер Давыдов. Могу поинтересоваться, что здесь произошло?
— Мне б тоже хотелось это знать, — буркнул следователь и представился в свою очередь: — Майор юстиции Махновский Анатолий Васильевич. Какими судьбами, Игорь Станиславович?
— Да вот…
Окунев подошел к столу, потянулся к паспорту Вероники.
— Можно? — спросил у старшего.
Следователь кивнул — валяй.
— Мне нужна… — листая паспорт, пробормотал муровец, — Вероника Полумятова. Двадцати шести лет… — перевел взгляд на девушку, сидевшую в кресле, и на лице его мелькнуло удивление.
Полумятова мгновенно поняла, с чем связано недоумение: у нее до сих пор спрашивали в магазинах паспорт при покупке спиртного, даже если это банка пива. На двадцать шесть лет она никак не тянет.
— Так, так… — зацокал Окунев.
— Что «так, так»? — непонятно отчего окрысился Махновский. — У нас «так-так» убийство, уважаемый.
— Я уже понял. А у нас, Анатолий Васильевич, кража. О-о-чень весомая. Вероника Дмитриевна — свидетель.
— Я?! — Ника подскочила, потом села обратно и пробормотала: — Какая кража? Я ж ни о чем не заявляла!
— О чем не заявляли? — в один голос заинтересовались Махновский и Окунев.
— О краже. То есть я так думала, что меня обворовали, и только собиралась позвонить в полицию… Но позже передумала…
С трудом сосредотачиваясь, хмурясь, Вероника рассказала о вчерашних происшествиях. Заказе на кейтеринг, оказавшемся фикцией, выпотрошенной сумке, чуть более воодушевленно сообщила, что в поселке ее видели жильцы сорок второго дома, где она разыскивала мифическую Антонину Николаевну. Рыжий мальчик и его мама.
По мере продвижения повествования Махновский с Окуневым мрачнели прямо на глазах. Следователь, собиравшийся по горячим следам раскрыть убийство Светланы Николаевой, печенкой чувствовал — не так все просто. Окунев, приехавший допросить свидетельницу некой о-о-очень крупной кражи, наткнулся на расследование смертоубийства, произошедшего по адресу свидетеля.
С последним, кстати, Веронике было все более или менее понятно. Тут она полностью поддерживала Нору — допрыгался сантехник. Но что касается расследования МУРа… Куда еще-то она влипла?! Или ее влепили не по-детски.
— Что за кража, вы мне можете сказать?! — завершив рассказ, воскликнула Вероника.
— Вы вчера были у Сальниковых, так? — сказал муровец.
— Ну. Работала. На выезде.
— Вчера там была совершена крупная кража…
— Но это не я! — сидящая в кресле Ника подпрыгнула, приложила ладони к пищеводу, еще чуть-чуть — и разрыдается.
— Мы верим, знаем, что не вы, — мягко, успокаивающе произнес Окунев. Размеренно продолжил: — Вы уехали от Сальниковых в половине третьего. А потому вы просто физически не могли этого сделать. Меня интересует другое: что вы видели до отъезда. Может быть, заметили что-то необычное, что-то привлекло ваш взгляд…
Уважительные, деликатные манеры муровца разительно отличались от приемов местного следователя, так давившего немаленькой «квадратной» массой на свидетельницу, что Ника постоянно чувствовала себя многократно виноватой и отвечала практически односложно. Связанная речь давалась ей с трудом.