– А если серьезно, то мне нужна твоя поддержка, – вдруг начал он. – Через час у меня слушание в суде, между прочим, третье за месяц. Родители давно не посещают их, они устали от позора. Мать вся извелась. Я бы хотел, чтобы ты присутствовала там. Вдруг – оно будет последним?
– Ты в своем уме? Я никуда не пойду. Даже не надейся.
– Я надеюсь на тебя.
– Нет!
– А что тут такого? Послушаешь прокурора, адвоката, судью – сделаешь выводы. Разве ты не этого хотела? Тогда ты не дала мне шанса высказаться, так дай его сейчас. Думаю, это будет справедливо.
Закусив губу, я попыталась подавить чувство вины. Все, что сейчас происходит в жизни Теедо, – переезд, бесконечные суды, нервы родителей – моя вина. И пусть Росси даже не догадывается об этом, легче от этого не становится. Я подлая предательница, которая не умеет признавать свои ошибки. Я нападаю на него, заставляя защищаться – слишком безнравственно, даже для меня. И он прав, отчасти, я хотела этого.
– Хорошо, я схожу на твой гребанный суд, – невозмутимо проговорила я. – Очень надеюсь, что ты сядешь.
Тед закатил глаза и дернул рычаг на коробке передач.
– Отлично. Не сомневался в тебе, детка.
– Я не договорила, – прорычала я. – Мне нужно привести себя в порядок и стакан горячего кофе. И перестань улыбаться – меня начинает мутить.
Улыбка Теедо стала только шире и мое сердце наполнилось крохотными мотыльками.
– Как скажешь, Вантуз. Как скажешь.
Остров Сааремаа.
Центральная трасса.
29 мая 2004 года.
12:51
– Где моя обувь? Почему ты вообще разул меня?
– А ты разве не знаешь о своей привычке демонстрировать шпагат во сне? Однажды ты выдала такой трюк, что я просто…
– Заткнись, Тед.
– Молчу.
Еще вчера я шаталась по самым злачным местам Сааремаа, целенаправленно губя свою жизнь, сославшись на разбитое сердца, а теперь еду на судебное заседание чтобы поддержать того, кто разбил это сердце, потому что в том, что его судят, виновата только я. Идиотизм.
Но в то же время щемящая грусть отступила, плечи расправились, а кровь забурлила в венах. Рядом с Тедом я чувствовала приятное напряжение. Этого мне очень не хватало. Все же лучше, чем безразличие и пустота. А как только представлю, что он следил за мной, кружил в танце, целовал, совсем как раньше, то невольно покусываю губу… Он не забывал меня.
– Что за улыбка? – спросил Тед, остановившись у здания суда.
Осознав, что забылась в своих размышлениях, я прокашлялась и моментально превратилась в ядовитую Асти.
– Все представляю, как тебя закрывают на лет так десять и не могу скрыть улыбки. Интересно, хватит ли у тебя смелости обворовать своего сокамерника? Ты ведь не можешь без этого, так?
– Понимаю, тебе восемнадцать, ты стала взрослой, но следи за языком, деловито посоветовал Тед. – И тебе не идет быть стервой. Глупость и стервозность – несочетаемы.
– Ты только что назвал меня тупой?
– Глупой. Не тупой.
В голос возмутившись, я отвернулась к окну и насупилась. Тед проигнорировал мой каприз и стал копошится в верхнем бардачке. В какой-то момент из стопки бумаг выпала небольшая фотокарточка и Росси поспешил ее поднять.
– Фото твоей новой подружки? – язвительно пропела я, похлопав ресницами. – Она еще жива или придушить ее пока только в планах?
– Ох, не начинай…
– Мне вот интересно, она тоже лазает в окна или обходится пошлой фотосессией? А о твоей привычке брить ноги она знает? Может быть расскажешь ей об этом, когда она будет висеть на твоей руке?
Тед выдал свою фирменную усмешку.
– И кто теперь ревнует?
Я сузила глаза и открыла рот, но не нашла подходящего ответа.
– Ну, ну, что скажешь? – издевательски выдавливал он. – А?
Ни на шутку разозлившись, я вырвала фотографию из его рук, взглянула на изображение и манерно расхохоталась.
– О, да я знаю ее! Это ведь она снималась в той дешевой порнушке? Кажется, этот фильм назывался «Хитрый сантехник? Я лично не смотрела, но вот у Лойта все комната завалена подобными дисками.
Лицо Теда стало серьезным. Он помрачнел.
– Это моя бабушка, Тати.
Упс. Как-то неловко вышло.
Вырвав фотографию из моих рук, Тед внимательно посмотрел на черно-белое изображение девушки с густыми каштановыми волосами. Его глаза заблестели. Ресницы дрогнули.
– Она была всем для меня. Бабушкой, подругой, но я называл ее мамой. Об этом слишком сложно говорить, но… Мне было пять, когда ее забрал РАК, – он упал лбом на руль. – Я не успел попрощаться с ней, потому что в тот день на улице раздавали бесплатное мороженное. Я променял бабушку на гребанное мороженное, понимаешь?