Когда поезд отходит от Род-Айленд-авеню, Оливия упирается подбородком в коленки. Для метро эта поза кажется странной, тем более что в моей подруге почти два метра роста. Она поворачивается ко мне и улыбается:
– Так значит, Уилл тебе написал?
– Э-э… Типа того.
– Как это «типа того»?
Я закрываю глаза и откидываюсь назад:
– Не знаю. Мне кажется, Кэсс с Миной его заставили.
Оливия хихикает.
– Да нет, серьезно, – говорю я. – Наверняка Кэсси подбила Мину достать его этой затеей.
– Значит, Кэсси заставила Мину заставить Уилла тебе написать?
– Именно.
Оливия слегка улыбается:
– Кажется, ты все усложняешь.
Все-таки она кое-чего не понимает. Я не пытаюсь ничего усложнять. Я хочу стать менее осторожной. Но при этом нужно всегда оставаться вратарем своего сердца.
И если мне откажут, я хочу знать об этом заранее.
13
Я просыпаюсь от жужжания мобильника: четыре сообщения от Эбби.
Ты пьяная вчера писала Саймону на мой телефон?!
И я не сквиб!!!!
(Что такое сквиб??)
Ты что, правда напилась?
Двигаться не могу. Смотрю на светильник. Никогда этого не замечала, но на нем толстый слой пыли. И лампочка перегорела. Надо как-нибудь поменять. Например, когда выйду из ступора.
Но валяться нельзя. Сегодня же Четвертое июля. В нашем районе это ого-го какой праздник. Даже парад будет – с головами животных из папье-маше, клоунами и целыми инсталляциями, посвященными компостированию. Так тут принято – строить платформы на колесах, украшенные во славу гниющих отходов.
Кэсси скрипит надо мной кроватью.
– О, привет, – говорит она сонно. – Проснулась?
– Вроде.
Она смеется:
– Да я тоже. Уффф. Вчерашний вечерок… Это было, конечно, нечто.
Боюсь спрашивать, что она имеет в виду. Наверное, что-то случилось после того, как мы с Оливией ушли. Может, Пьяная Кэсси в одночасье превратилась в Бухую Кэсси, а может, и в Кэсси Бухую-В-Щи.
Даже представлять себе не хочу, что Бухая-В-Щи Кэсси могла наговорить обо мне Уиллу (на последней стадии опьянения Кэсс особо не церемонится).
Я зажмуриваюсь и стараюсь думать о чем-то нейтральном. О чем угодно. Например, о том, что надену на праздник: светлое джинсовое платье-рубашку и синие леггинсы с белыми звездочками. Плевать, пусть косятся (мол, кто носит леггинсы в июле), но натереть себе бедра я не хочу. И потом, это очень патриотичные леггинсы.
Тут кровать начинает скрипеть, потому что Кэсси ворочается, и я снова начинаю загоняться. Чувствую себя магнитом с двумя минусами – то есть части меня не могут сойтись вместе. Если Кэсси что-то сказала Уиллу, я хочу знать. И одновременно не хочу. Вообще.
– Слушай, я пригласила Мину на парад, салют и все такое, – внезапно заявляет Кэсси.
– А, ладно.
– Ты как, не злишься?
Я медленно сажусь.
– А что, должна?
– Ну… Не знаю. – Она зевает. – Мы же раньше всегда ходили вдвоем.
Это правда: обычно мы тусовались на празднике только с ней. И да, в обычных обстоятельствах мысль о том, что с нами будет Мина, меня бы немного расстроила. Но сейчас у меня на уме лишь любовная драма, так что эта новость почти не задевает.
И вдруг я понимаю, что это, должно быть, главная причина, по которой Кэсси хочет, чтобы у меня появился парень.
Вскоре она спрыгивает с верхнего яруса и залезает ко мне под одеяло.
– Вчера вы с Уиллом были такие милые.
– Э-э… Допустим.
Я обхватываю руками коленки.
– Ну правда. Говорю тебе, он вовсю с тобой флиртовал. Когда ты ушла, Мина так на него наехала.
– Что она ему сказала? – выпаливаю я.
Кэсси молча улыбается, и я начинаю немного паниковать.
– Кэсси! Что она сказала?
– Господи. Да не волнуйся ты!
– Чего ты лыбишься?
– Потому что он тебе нравится, и, блин, это мило. Влюбленность номер двадцать семь, а?
– Не влюблена я в Уилла.
Кэсси смеется.
– Понятно.
– Погоди. Ты сказала ему, что я влюблена?
– Молли. Нет. Успокойся уже.
– Хорошо.
Какое-то время она молчит.
– Ладно, давай начистоту, – говорит она наконец. – Вся эта история с бойфрендом… Ты правда этого хочешь?
– Не знаю. Наверное.
Кэсси закатывает глаза.
– Значит, да. И это замечательно, сечешь? Вполне естественное желание.
Я закусываю губу.
– Но в определенный момент придется пойти на риск. Смекаешь?
Ага. Я знаю, что она права. То есть умом-то я это осознаю, но остальные части тела ничего понимать не хотят. Это напоминает попытку задержать дыхание. Инстинкт самосохранения заставит меня открыть рот и снять с носа прищепку.