Уже сгустились сумерки, и в наступившей темноте казалось, что по дороге ползет, издавая грохочущие звуки, гигантская, многоглавая змея. Вспыхнули автомобильные фары, и их мертвенно-белые лучи стали назойливо вторгаться в темные дворики, в тихие дома сквозь затянутые бумагой окна.
Войска проехали, а люди долго еще не расходились. Поеживаясь от ночной сырости, поднимающейся с Одзи-гавы, они кучками толпились у деревянных изгородей дворов. Некоторые тяжело вздыхали, горестно покачивали головами. Другие хмуро переговаривались:
— Опять начинают сначала. Опять у нас армия...
— Пока что называется не армией, а резервным полицейским корпусом.
— Ничего себе полицейские... с пушками и танками. Дзиро и Масато подошли к сторожу, сидевшему на
скамье.
— Дедушка Симура, а почему у этих полицейских шлемы такие же, как у американцев? — спросил Дзиро. — И куртки и штаны тоже такие же...
Сторож выколотил трубку о скамью и пробурчал:
— Потому что это японское пушечное мясо в американской обертке!
Глава шестая
ЕСЛИ ВЕСЬ НАРОД ДУНЕТ —БУДЕТ ТАЙФУН!
Хотя по времени года было уже пора клубиться облакам над оголенной вершиной Одзиямы, но дни стояли светлые, безветренные и знойные.
В полдень над Одзи стояла удивительная тишина. Лишь время от времени ее нарушали взвизгивание пилорамы, доносившееся с лесопилки, да крики перелетных птиц.
Мужчины ушли на работу, а дети еше не вернулись из школы, и хлопотливые женщины городка занимались своими привычными домашними делами. Одни, присев на корточки перед очагами, раздували огонь, другие, раздвинув двери, убирали дома и проветривали цыновки, третьи с подвязанными сзади широкими рукавами кимоно полоскали на мостках у пруда белье...
Осеннее солнце жгло так нестерпимо, что даже в тени нечем было дышать.
Опираясь правой рукой о плечо Такао, старая, слепая мать учителя шла по улочке квартала, где жили корейцы, а впереди, без умолку болтая, важно выступала маленькая Такэ-тян.
— Бабушка, а вот дом старого Кима! Помните, как он не хотел отпустить вас, пока не напоил чаем? А меня горохом угостил... А рядом с ним живут Като. Мы у них еще не были. Зайдемте, бабушка?
— Зайдем, Такао... Такэ-тян, тушь не пролила?
Девочка протянула руку со склянкой, словно старушка могла ее увидеть, и торопливо затараторила:
— Что вы, бабушка?! Вот она — целехонькая! Разве я маленькая?
Пока госпожа Сато со своими провожатыми неторопливо шла по улице, из-за оград и раскрытых окон домов то и дело слышалось:
— Добрый день, госпожа!
— Заходите к нам!
Маленькая, сгорбленная старушка с улыбкой кланялась в ту сторону, откуда слышались голоса.
После всего пережитого во время войны, после событий в Хиросиме ', старой женщине казалось, что теперь-то люди не будут больше воевать и никогда уже не повторятся ужасы последней войны. Но прошло несколько лет, еще не успели отстроить дома, разрушенные американскими бомбами, как снова на улицах появились японцы, одетые в военную форму, а в газетах замелькали сообщения о готовящейся войне.
Вот подрастают у нее внучки, подрастают у соседей мальчики. Неужели и их придется оплакивать? Когда же будет конец этим жестоким войнам?
Однажды Имано, работавший на лесопилке, собрал
■Хиросима — город в Японии, на который в 1945 году американцы сбросили атомную бомбу.
всех женщин городка и рассказал о движении за мир. Когда он рассказывал о том, как в далеком городе, в Европе, съехались из разных стран люди и решили собрать подписи людей, не желающих войны, многие слушательницы от радости даже прослезились. И тогда же мать учителя заявила, что сама будет ходить из дома в дом и собирать эти подписи.
Имано она знала по довоенным годам, когда о нем впервые заговорили в Одзи. Госпожа Сато хорошо помнила стройного человека с открытым, смелым лицом, широким лбом и умными, строгими глазами. О нем говорили, что он чаще бывал в тюремных камерах, чем под крышей своей убогой лачуги. Коммуниста Имано глубоко уважали за честность, прямоту, неподкупность, за широкое, отзывчивое сердце и непримиримость к врагам народа.
Когда началась японо-китайская война, Имано был впервые арестован. Он во всеуслышание заявил тогда, что эта война затеяна богачами для их собственной выгоды, а бедным людям она ничего не даст, кроме горя и еще большей нищеты.
После этого Имано долго не видели в Одзи. Появился он в начале тихоокеанской войны, поседевший, изможденный. Но тюрьма и долгие годы лишений не согнули этого человека. Вскоре после его приезда в городке стали появляться листовки, призывающие молодежь рвать ака-фуда 3 и не проливать своей крови за интересы золотых мешков. И Имано снова был упрятан в тюрьму.
Он возвратился в родной городок вместе с другими коммунистами лишь после капитуляции Японии. Жену и младшего сына он уже не застал в живых. Тяжелые испытания и болезни источили их силы, и они не дожили до дня встречи с мужем и отцом.
Учитель Сато, с глубоким уважением относившийся к Имано, немало рассказывал о нем своей матери. Он повторял ей слова Имано о том, что простым людям Японии нельзя падать духом, что они должны бороться за новую, счастливую жизнь.
Имано стал тем человеком, к которому потянулось все лучшее, что было в Одзи. Около него собирались все, кто желал бороться за мир, за свободу и независимость Японии.
На другой день после ареста своего сына госпожа Сато пошла к Имано. Они долго сидели в тот вечер, и Имано рассказывал старой женщине о том благородном пути, который избрал ее сын. Госпожа Сато изъявила желание помочь делу мира. Имано сказал:
— Вы правы! Каждый честный человек — мужчина и женщина, старый и молодой — не может сейчас сидеть сложа руки. Если народы всего мира скажут в один голос: «Нет!» — то войны не будет. Ее можем предотвратить мы, сотни и сотни миллионов простых людей.
Госпоже Сато был выделен для сбора подписей небольшой участок — правая сторона корейской улочки...
Вместе со своими помощниками — Такао и маленькой Такэ — старушка подошла к дверям убогой, покосившейся лачуги Като. Их встретила пожилая, с болезненным лицом женщина — жена Като. Госпожа Сато оставила гета 4 за порогом, и Такао осторожно ввел ее в дом. Комната, в которую они вошли, была небольшая — в шесть цыновок 5, с низко нависшим потолком и стенами, оклеенными пожелтевшей бумагой. На полу, на старых, потертых цынов-ках, возились несколько совершенно голых малышей.
При появлении гостей они притихли и удивленно уставились на пришельцев.
Пока госпожа Сато разговаривала с женой Като, Та-као, остановившийся у двери, разглядывал комнату. Посреди нее возвышалась старая железная жаровня с чугунным котлом. В котле что-то булькало, и из-под деревянной крышки вырывались тонкие струйки пара. У окна на полке, установленной в нише, стояли глиняные чайники, чашки и котелки — металлической посуды не было. В углу лежал соломенный мешок с древесным углем.
Госпожа Сато положила на стол лист, разгладила его руками и сказала внучке:
— Такэ-тян, тушь и кисточки.
Госпожа Сато стала рассказывать жене Като, что дает для дела мира каждая новая подпись.
— Как же, понимаю, ■— кивала головой хозяйка дома. — Очень нужное это дело!
Но когда мать учителя протянула ей кисточку, хозяйка вдруг отодвинулась от нее и испуганно залепетала:
— Нет, нет, госпожа Сато! Я бы всей душой, но видите ли...
Лицо старушки выразило изумление:
— Как же, ведь вы только что были согласны со мной...