Вызывает меня наше Чудо-в-перьях и чуть ли не приказывает:
— Садись пиши заявление на приём.
— Куда?
— В общество борьбы за трезвость.
— Не буду.
— Почему?
— Я непьющий.
— И что?
— А у вас там одни алкаши.
— Всё равно ведь заставят!
— Не заставят.
И впрямь не заставили. Поступили мудрее: внесли тайком в списки и тайком же вычитали взносы у меня из зарплаты. Но это выяснится, жутко молвить, лишь в следующем тысячелетии.
Нет, кое-какие последствия Указ о борьбе с алкоголизмом для меня всё же имел: чтобы не чувствовать себя окончательным идиотом, я собрал волю в кулак, сходил в ту самую забегаловку неподалёку и принял первые за пять лет пятьдесят граммов водки. Кайфа — никакого. Только вот голова потом с отвычки раскалывалась.
Минуло полгода, но никто не вызывал меня повесткой, никто не звонил в дверь, не предъявлял удостоверений. Похоже, Гурген слово держал крепко: никому ничего. Я, естественно, тоже помалкивал.
Однажды, правда, посетило меня дикое предположение: а вдруг это была хохмочка самого Гургена? И, клянусь, версия была нисколько не более сумасшедшей, чем все прочие.
Тоже, конечно, чепуха… Ладно, сверстать и тиснуть полосу теоретически возможно и в одиночку, а вот уговорить линотиписта набрать подобный текст… Алиби у Гургена, понятно, нет, но ведь и мотива тоже! Пойти на такой риск — ради чего? Ради розыгрыша? Просто напугать?..
Обычно я предавался подобным размышлениям ночью по дороге домой. Вскоре, однако, завёлся у меня довольно разговорчивый попутчик.
Как выяснилось, Степашка наш (он же Чудо-в-перьях) проживал в моём дворе. И вот однажды в промозглых осенних сумерках перед самым подъездом сняли с него мимоходом пыжиковую шапку. Ростику он удобного, незначительного — чего ж не снять?
— Вы с ума сошли! — закричал он вслед грабителям. — Я — заместитель ответственного секретаря областной газеты!
Удивились, обрадовались:
— Ах, ты ещё и заместитель?..
Вернулись, отвесили пару оплеух, пошли дальше.
Так у меня были отобраны последние крохи свободного времени. Теперь Степашка вместо того, чтобы срываться со службы пораньше, ждал меня — и добирались мы до дому вместе. Идти молча он не умел, рассказывал о том, какой он хороший журналист и как его все за это стараются уничтожить…
Везёт мне на конспирологов! Правда в отличие от Александра Николаевича, мыслившего глобально, заговор Степашке мерещился хоть и всемирный, но какой-то, знаете, мелковатый, направленный лично против него.
Захожу однажды в секретариат, а он стоит бледный и потрясает оттиском гранки.
— Кто набирал?!
Взял я у него гранку, посмотрел, кто набирал. Тот самый линотипист, которому пирамиды на Марсе пригрезились.
— А в чём дело-то?
Невинный материал, лирическое стихотворение местного поэта для четвёртой полосы…
— Вот, смотри!
Я посмотрел — и стало мне весело.
— Да ладно… — сказал я, осклабясь. — Обычная глазная ошибка…
— Не бывает таких ошибок! Он нарочно! Он издевается!
Линотип всегда поражал моё воображение. Самое живое изо всех виденных мною устройств. Представьте себе некий бредовый гибрид плавильной печи с пишущей машинкой, вытяжной трубой и ажурно-кованым механизмом каких-нибудь, я не знаю, курантов.
Не скажу, что часами, но уж минутами я точно мог стоять разиня рот перед этим огромным вмурованным в бетонный пол насекомым. Оно стрекотало, полязгивало, ни с того ни с сего принималось проворачивать в своём нутре какие-то причудливые колеса, судорожно распрямлять металлические суставы — и, как казалось, мало зависело от сидящего за клавиатурой человека.
То есть механизм почти разумный и склонный вдобавок к озорству: обожает в частности выбрасывать вместо литеры «к» литеру «ч», поскольку зубчатый вырез на обеих матрицах весьма похожий.
Но как же всех нужно достать, чтобы и линотип против тебя козни строил!
На самом деле я был даже благодарен Степашке. Отвлекал он меня простотой своей и занудливостью от тревожных предчувствий.
Наконец память моя не то чтобы совсем зарубцевалась — нет, подчас она по-прежнему норовила вскрыться и предъявить ту давнюю историю, однако я отмахивался от воспоминаний и старался жить, как будто ничего и не было. А может, и впрямь ничего не было? Вернее, была какая-то досадная чертовщина, ну и что? Мало ли чертовщины случается в наборном! Всего не упомнишь…