В трубке пауза.
— Ах, вот как… — с уважением, даже с опаской произносит наконец дежурный. — Надолго это?
— Да чинят уже…
— Слышь! — отдышавшись и подобрав инструмент, советует Миша. — Ты ему в следующий раз скажи, что у линотипа трензеля отвалились!
А что? Поверит и в трензеля. Какая ему разница!
Наконец приносят заголовки. Один (самый большой) не проходит по формату. Настроение метранпажа снова портится.
— Ты когда считать научишься? На цицер не проходит!
— Щаз пройдёт!
Беру заголовок, иду в закуток, где проживают самые что ни на есть членовредительские устройства: фреза и гидравлическая гильотинка. Вообще-то представителям редакции вход туда возбраняется, но я ж три года на выпуске — кто мне что скажет?
А заголовок, обратите внимание, квадратный (сорок восемь пунктов), а промежутки между словами, на мой взгляд, малость широковаты. Уменьшаем на фрезе оба промежутка, сдвигаем — всё равно шесть пунктов лишние. Ничего! Вот тут за прописным «У» следует прописное «А», и между ними, естественно, зияет этакий косой прогальчик. А мы его, родимого, возьмём и как раз наискосок и пропилим, что, кстати, категорически запрещено техникой безопасности. Впрочем, всё, что я сейчас делаю, тоже запрещено.
Со стуком звонче доминошного выставляю подпиленный заголовок на талер.
— Кто говорил, что не проходит?
— Ну ты артист…
А то не артист, что ли? Говорят, у царя Соломона был перстень, на котором так и значилось: «Всё проходит». Подозреваю, что Его Величество тоже когда-то работал на выпуске.
Машинально проглядываю прочие заголовки, а там…
Ну Нинка! Ну затейница! Должна была набрать «Решения такого-то Пленума КПСС — выполним!»
Набрала: «не выполним». С восклицательным знаком.
Нет, с такой гениальной простотой я ещё не сталкивался. Сгрёб текст, пошёл на рандеву. При виде выпускающего с металлом в горсти заголовщица упёрла кулаки в мослы, заменявшие ей бёдра, и приготовилась к отпору.
— Нина… — с нежностью, переходящей в растроганность, обратился я к ней. — Ты о чём, лапушка, думала, когда набирала?
Выхватила металл, прочла.
Впервые в жизни я видел, как человек бледнеет в три приёма: бледная, ещё бледнее, совсем белая.
Вот дурашка! Хотя, должен признаться, случись со мной такое в самом начале карьеры, я бы, скорее всего, повёл себя похоже. Однако, проработав три года выпускающим, человек неминуемо черствеет политически, а главное, заражается здоровым пролетарским цинизмом.
Помню, в прошлом феврале проскочил у меня заголовок «Победа над Сталинградом» — и ничего: не выгнали, не сослали — так, объявили выговор, по-моему, даже без занесения в личное дело. Не за политику, разумеется, — за халатность. А если шить политику, то это за один наш жаргончик всех гнать этапом на Колыму. Кем я только ни работал: и резчиком холодного металла, и штабелировщиком, и фотографом, даже монтировщиком сцены, — но, клянусь, нигде ничего подобного не слышал, а теперь уже и не услышу. Первые месяцы пребывания в наборном только и успевал, что вытаращивать глаза и запоминать всё подряд, зачастую не веря собственным ушам.
Как вам, к примеру, такой ошеломительный по тем временам диалог?
— Политбюро мы разогнали… комсомол сократили…
— А дыра в чердаке?
— Дыру передовиками забьём. Они там на противне связанные лежат.
— И ещё покойник пришёл!
— Большой?
— Квадратный! С цицером!
— Не встаёт?
— А как он встанет?
— Тогда знаешь что? Засунем его под киноплощадку…
Ходила байка, будто бы некто, подслушав впервые подобный разговор, в ужасе побежал в КГБ — предупредить, что Первого секретаря обкома хотят зарезать в подвале «Средней Волги».
А что? Очень даже правдоподобная история.
Сходил я опять в закуток, спилил на фрезе это антисоветское «не», а когда вернулся в цех, обнаружил там вражеского агента. Корректоры подослали к нам подчитчицу — в качестве соглядатая и укора совести. Дескать, мы там полосу ждём, а вы тут резину тянете! Юная кореяночка сначала робко маячила возле входной дюралевой двери, потом понемногу собралась с духом и рискнула приблизиться к святая святых. К талеру.
А там, напоминаю, перевёрстка… С той стороны над железной рамой склоняется свирепый метранпаж, с этой — не менее свирепый я. У него в руке шило, у меня строкомер, и мы уже готовы убить друг друга, поскольку нам предстоит невозможное: вместить большее в меньшее.
Кряхтим, ворчим, приглушённо переругиваемся. Милая кореяночка выглядывает у меня из-за локтя. И вдруг ни с того ни с сего осведомляется интеллигентнейшим голоском: