Бросила трубку, а мгновение спустя пневмопочта ожила вновь.
— Всё-таки послал, — послышалось злорадное замечание облокотившегося на талер метранпажа. — Вот застрянет сейчас… — добавил он мечтательно.
Не застряло.
— Гер, прими…
— Только в вашем присутствии, Валя Ивановна, — предупредил я. — А то опять пустой придёт — отвечай потом…
В патроне, однако, судя по всему, содержалось нечто более солидное, нежели купюра пятирублёвого достоинства. Свинтив колпак, я заглянул в пластиковое нутро и мигом всё понял.
— Марш по домам! Подписная пришла.
— Вторая? Мы ж её не отправляли ещё!
— Ничего не знаю. Четыре полосы подписаны — иду домой.
— Опять, что ли, старая выскочила?
— Ну!
— А я что-то не помню, — усомнился метранпаж. — Мы в этом году подписную хоть раз теряли?
— Выходит, теряли.
— И куда её теперь?
— Гургену отправь, — посоветовала Валя Ивановна. — Пусть посмеётся.
— Нетушки, — хмыкнул я. — Сначала сам посмеюсь.
Развернул на своём столе бумажный оттиск, украшенный понизу подписями и печатями. Четвёртая полоса. Неужто и впрямь прошлогодняя? Я взглянул — и не поверил глазам. Вот такой ошибки у нас ещё не пролетало.
Год (вверху слева) был обозначен 1992-й. А на дворе-то — 1985-й.
Глава 3. АРТЕФАКТ
Моё счастье, что я не завопил тогда от восторга и не созвал народ — полюбоваться сообща. Собственно, народу в цехе к тому времени (если, конечно, не брать во внимание сердитого стереотипёра) насчитывалось трое: Валя Ивановна, Миша и я.
Так почему я не завопил? Право, не знаю. Воля ваша, а что-то было с полосой неладно. Во-первых, подписи. Моя — на месте, но это-то и удивительно, поскольку при мне четвёртая подписная не пропадала ни разу. Уж такое событие я бы точно запомнил! Другая странность: из росчерков удалось опознать лишь один — старшей корректорши. В выходных данных творилось нечто и вовсе несусветное: редактор — не тот, ответственный секретарь — не тот! И фамилии совершенно не знакомые.
И ещё рубрики! Они у нас всегда выключаются вправо, а тут везде влево! Что за ерунда?
— Покажь! — потребовал любопытный Миша и двинулся ко мне.
Дальнейшие мои действия были мудры, стремительны и чисто инстинктивны: пока он шёл, я схватил полосу, свернул, скрутил, сунул в патрон и пульнул его в секретариат.
Миша обиделся.
— Чего там было-то? — недовольно пробухтел он.
— Ничего, — выдавил я и покинул наборный.
Коридор десятого этажа лежал пустой, тёмный, гулкий. Лампочки горели через одну. Из людей — свежая голова (он же дежурный) и бедняжка Клава в предбанничке (ей закрывать). Дверь секретариата, как водится, не заперта. Вошёл, включил свет, достал из приёмного ящика мною же присланный патрон и, развинтив, вновь распластал загадочную полосу на пустом рабочем столе Гургена.
И сразу обмер. Какое там, к чёрту, «решение Пленума» (которое не выполним), какая «победа над Сталинградом»?
«Царь-мученик — жертва большевиков». Ни-че-го себе заголовочек…
Обычно я газет не читаю. Я их делаю. Если и случается пробежать глазами какой-либо материал, то исключительно с тем, чтобы его сократить, ибо он, зараза, не лезет в полосу. Первое, на что обращаю внимание: кто автор? Заметит моё вмешательство или не заметит? Поднимет визг или не поднимет?
Но тут… То, что поначалу представилось мне россыпью чудовищных ошибок, при ближайшем рассмотрении таковым не оказалось. Не веря происходящему, я проглядел «Царя-мученика» с начала до конца, с заголовка до фамилии автора. Вполне осознанная контра. Антисоветчина в чистом виде. А автором её, представьте, значился наш закодированный замредактора…
Зазвонил телефон. Я вздрогнул.
— Колдыряете там, что ли, с Гургеном? — пробурчал в трубку Миша. — Последнюю полосу кто подписывать будет? Я, что ли, буду?
Кое-как одолев хрипоту в горле, ответил:
— Шли сюда… Здесь подпишу…
На сей раз труба булькала, бормотала и выла особенно долго. Наконец в фанерном ящике грохнуло. Достал полосу, дрогнувшей рукой оставил автограф и понёс сначала на девятый корректорам, потом дежурному.
— Слава КПСС! — вскричал тот. — И года не прошло… — Потом пригляделся ко мне повнимательней. — Э! С тобой всё в порядке?
— Устал…
— Понимаю, — кивнул он, наскоро сверяя последнюю правку. — Давненько у нас такой запарки не было… А что стряслось-то?
— Да всё сразу, — сказал я и возвратился в секретариат.
Провокация. Других вариантов нет. Провокация…
Чья?!
Но мышление уже отключилось. Праздные вопросы разбежались в испуге по извилинам и где-то там прижухли, уступив место главному и единственному: как теперь быть-то? Быть-то теперь как?! Куда деть?!