скупаться, ну хотя бы умыться, однако Олег, видимо уловив моё желание, сразу предостерег меня, что здесь могут быть растворены очень вредные для здоровья человека химические удобрения, поэтому не стоит даже к этой воде прикасаться. Поля были засажены обычным хлопком. Для, северного жителя, это растение выглядит весьма экзотично. Посмотрев на невысокие стебли, и белые коробочки я почему-то сразу представил солнечный Узбекистан. - Здесь как в Андижанской долине неподалеку от Ташкента. - А это хлопковые плантации товарища Рашидова,- сказал Олег, словно угадав мои мысли, и величаво повел рукой и указывая на бескрайние поля. Никто из нас никогда не был в Узбекистане, и не представлял местной жизни, но усилиями советской пропаганды: в газетах и по радио восхищались мудростью товарища Рашидова, под руководством которого местные хлопководы «добивались» невиданных урожаев, в сознании закрепилась ассоциация «Узбекистан – хлопок – Рашидов». Потом, после смерти Брежнева, уже в эпоху перестройки обнародовали факты и выяснилась вся гнилая коррупционная сущность узбекского лидера. Но товарища Рашидова, сердечного друга Леонида Ильича, уже не было в живых. Вождь узбекских хлопководов, как говорят, покончил с собой. После цветущего оазиса, после замечательных плантаций товарища Рашидова, опять началась пустыня. Мы проехали еще несколько десятков миль и увидели вдали искусственные горы, точнее, отвалы. Там находились цинковые рудники. Поднялся ветер. На шоссе понесло белую пыль, целые облака поднимались над степью. Внешне очень походило на метель. Можно было вообразить, что нас засыпает снегом, если бы не температура плюс 27 градусов. Со стороны степи на дорогу несло мелкий-мелкий белый песок очень похожий на снег. Мы сильно сбавили скорость, казалось, что мы уже потеряли дорогу, и едем по дикому белому полю. Где-то на его краю я заметил драйверов на багги. Они забрались сюда на обычных машинах с трейлерами. Установили их лагерем в степи и катались на своих трубчатых этажерках по бездорожью. Далеко вдали, сквозь поднятую пыль мы увидели шоссе. По нему двигался плотный поток автомобилей, в основном фуры и грузовики. И хотя был еще день, казалось, что наступили предзакатные сумерки, настолько сильно песчаная буря закрывала небо, все машины шли с включенными фарами. Это хайвэй № 8 – самая напряженная дорога, за которой кончаются Штаты. За этой дорогой уже ничего нет кроме мексиканской границы. Я представил, что это шоссе № 8, наверно, как «дорога жизни», движение по которой никогда не останавливается, даже в самых экстремальных условиях, потому что по нему везут то, что очень нужно людям. Вскоре мы выехали на интерстейт 8 и вздохнули с облегчением, поскольку застрять в пустыне во время бури не входило в наши планы. Дальше по шоссе продолжили движение на восток. Через полтора часа, миновав город Juma (Юма), остановились возле придорожного кафе “Denny’s”, чтобы пообедать. Мы часто посещали ресторанчики этой сети, поскольку в них можно было заказать действительно настоящий суп. Что мы и сделали. На второе я взял говяжий стейк, и ещё компот из сухофруктов. Олег подумал-подумал, как будто у него был выбор, и заказал то же самое. После обеда в Дэннисе не пошло и двух часов как подъехали к городу Тусон. (Так называется модель корейских внедорожников “Hyundai”, весьма распространенная в России под народным именем «тушкан»). Нам открылась невеселая картина - десятки тысяч одноэтажных, очень похожих домиков, между которыми летела стрела скоростного шоссе. К городу, оставшемуся в стороне, вели многочисленные развязки и съезды. - Заезжать в унылый серый Тусон не будем! - выразился Олег. - Что там делать?! - Погоди, - перебил я. - У меня нет переходника. Уже на второй день путешествия к глубокому сожалению я выяснил, что не могу зарядить аккумулятор своего фотоаппарата. В Америке ведь другая конфигурация розеток, и вилка от моего европейского зарядного устройства к ним не подходит. Только я съехал с трассы, Олег занудно загундел: - Вот, из-за таких пустяков, как адаптер, мы выходим из графика, теряем время в каких-то тусоных… - Но мне нужен адаптер! – сказал я. Ты что думаешь, больше магазинов что ли не будет? Мотаться по этой пыли…Давай поедем, потом адаптер купишь, - раздраженно сказал он. С трудом я сдержался, чтобы не послать его. - У меня батарейка кончилась. Что ты так нервничаешь? Я хочу больше фотографировать… Я остановился на бензоколонке и поинтересовался у заправщика-мексиканца, где поблизости находится большой универсальный магазин. Удивительно, но это вызвало бурю протеста у моего второго пилота. Но он твердил своё. Мол, купим потом, в другом городе, там еще лучше адаптеры продаются, чем в этом тупом Тусоне. - И вообще, - продолжал он,- зачем тебе такой фотоаппарат, с какими-то батарейками? Вот смотри, у меня одноразовая пленочная камера на 12 снимков за 99 центов, и этого мне вполне достаточно. Я опять промолчал. Даже в отсталой России, даже самые малообеспеченные слои населения перестали пользоваться одноразовыми фотоаппаратами еще в самом начале двухтысячных. И откуда они взялись в американских магазинах? Видимо, специально собрали остатки и решили их распродать по 99 центов в магазинах для американских нищих. Видимо, там он и купил он свой фотик и нисколько не стеснялся этого. А у меня это вызывало удивление, поскольку я думал, что люди, уезжающие в Америку, становятся еще богаче. Теперь я мог воочию на примере моего друга убедиться, что это не так. Переменами в своей жизни в худшую сторону решительно опровергал это положение. Москве у него был иной статус, у него была собственная квартира, у него была работа – в школе он вел факультативные занятия по рисованию. Он распоряжался своим временем, и его было предостаточно. Так что можно было щедро тратить его на писание картин, некоторые из которых даже выгодно продавать. А потом, можно было ходить по выставкам и кабакам, или начинать новые знакомства, а можно было ничего не делать. Советская эпоха подразумевала порой полное безделье для отдельных граждан. В Москве, словом, он пользовался в своем окружении определенным авторитетом, а теперь, здесь в Америке, все испарилось, и его мог пнуть ногой под зад даже самый последний мексиканский посудомойщик. После Горбачевских реформ, мечты некоторых наших соотечественников переехать жить в Америку стали приобретать реалистичные черты. Олег сразу засобирался, правда, не проявляя, в силу своего характера, большой активности. Размышляя о переезде за границу и начале новой жизни, в которой он надеялся реализовать себя как художник, разумеется, надеялся стать успешным и востребованным. Звучит очень смело, особенно для Америки. И вовсе он не представлял себя таксистом или разносчиком пиццы. Не мог и вообразить, что, перебравшись в другую страну, опустится почти до уровня бездомного безработного. Впрочем это только на мой взгляд он оказался на уровне мексиканского сезонного рабочего. Себя он оценивал иначе. Ну и что, что нет мобильного телефона? Так зачем он, если практически некуда звонить. Нет компьютера, но кто ответит, что ему делать на этом компьютере? Я знаю, что он задавал себе эти вопросы. И не хотел честно отвечать на них. Поэтому что ответы были печальны, не прибавляли оптимизма его жизни в Америке, особенно на фоне благополучия многих других эмигрантов. Поселился Олег в государственной квартире своей мамы, получал скудное пособие, как безработный. И пока его выплачивали, перебивался случайными заработками. Особенно предпочитал частный или нелегальный извоз. И поскольку денег хронически не хватало (они уходили на выпивку и сигареты) кормился с пенсии матери. Рассказывая о незавидном материальном положении Олега, я обобщаю все, что слышал от него на протяжении поездки. О денежных проблемах он говорил очень часто и гневно: ( Черным здесь правительство и пособия, и работу халявную дает, краснокожие вообще могут ничего не делать, а к ним бабки текут, а вот до меня, белого эмигранта, никому дела нет!!!) Как же ему все-таки приходится зарабатывать он распространялся крайне неохотно. Я даже засомневался, а не задействован ли он в какой-то криминальной схеме?