— Никакого, ваше высокое превосходительство. Никакого… Отступилась я отъ нея.
— Кто кому на Пасху два фунта кофею и три фунта сахару, да рубль денегъ прислалъ? А? Ну? Ну-ка, скажи!
— Довольно. Довольно, господа. Кронштадтская мѣщанка Анисья Трифонова — кто тутъ?
— Это маменька наша, убогая старушка, — отвѣчалъ все тотъ-же голосъ изъ-за занавѣски. — Я ихняя дочка…
— Гдѣ она? Попросите ее сюда.
— Въ трактиръ переварки пошла разогрѣвать. Вотъ она, подлая, эта самая Степанида, таганъ растопила, сама картофель варитъ, а насъ не пущаетъ. Убудетъ у тебя тагана-то, что-ли? Небось, когда я щепокъ понасберу, да топить начну, такъ ты съ и кофейникомъ, и съ котелкомъ лѣзешь, а когда сама затопила…
— Не перебранивайтесь, пожалуйста. Мнѣ нужно видѣть Анисію Трифонову.
— Повремените, батюшка, малость. Сейчасъ она изъ трактира придетъ. Евлампій Алексѣичъ, ты здѣсь?
— Здѣсь, — отвѣчалъ сапожникъ.
— Сбѣгай, голубчикъ, ты за ней въ трактиръ, приведи ты ее сюда. Переварками кофейными, ваше степенство, только и питаемся. Прежде я по стиркамъ ходила, а теперь господа по дачамъ разъѣхавшись, да вотъ и ребенокъ по рукамъ, по ногамъ связалъ. Оретъ благимъ матомъ.
— А отъ кого у тебя у самой-то ребенокъ? Ты прежде вотъ что отвѣть. Гдѣ у тебя мужъ-отъ? Гдѣ? Ты и сама покайся барину, отъ кого у тебя ребенокъ! — въ свою очередь взвизгнула старуха.
Посѣтитель опять перебилъ.
— Стало быть вы дочь Анисьи Трифоновой? — сказалъ онъ. — Выйдите сюда изъ-за занавѣски и разскажите мнѣ о положеніи вашей матери.
— Да не могу я выдти-то къ вамъ, ваше боголюбіе. Платье у меня въ корытѣ. Въ рубахѣ да въ юбкѣ я тутъ сижу. Вздумала простирнуть платьишко, да витъ ребенокъ…
— Вонъ Анисья Трифонова сама съ кофейникомъ идетъ….- указалъ сапожникъ въ окно на дворъ.
По двору плелась старуха въ байковомъ платкѣ, накинутомъ на голову.
— Иди скорѣй, овечьи твои ноги! Баринъ тебя спрашиваетъ! — махнулъ ей рукой въ окно сапожникъ.
Старуха показалась въ дверяхъ.
— Вы подавали прошеніе о вспомоществованіи? — обратился къ ней посѣтитель.
— Глуха она, ваше благородіе, ничего не слышитъ. — отвѣчалъ за нее сапожникъ. — Вотъ и ногами разбита. И дочка-то у ней ломотой въ ногахъ и рукахъ страдаетъ.
— Пополоскай-ка зимой каждый день бѣлье на плоту, на рѣчкѣ, такъ за неволю будешь ломотой страдать, — отвѣчалъ голосъ изъ-за занавѣcки.
Старуха стояла, cмотрѣла на посѣтителя и безсмысленно моргала глазами. Онъ принялся дѣлать отмѣтки на ея прошеніи. Черезъ минуту онъ сталъ уходить.
Первая старуха выбѣжала за нимъ на дворъ.
— А куда, батюшка, за подаяніемъ являться? — спрашивала она.
— Будетъ повѣстка, отвѣчалъ онъ.
— Ужъ вы не откажите, милостивецъ. Тоже за написаніе прошеніи пятіалтынный заплатила. Дешевле не взяли. А что она, подлая, эта самая Варвара, про мою дочь — то все это облыжно, батюшка. Давно ужъ я отъ нея и она отъ меня отступилась.
Тутъ-же на дворѣ стоялъ сапожникъ, переминался босыми ногами по камнямъ и спрашивалъ:
— А теперича ежели сапожникамъ, можно, ваше благородіе, подавать прошеніе на бѣдность?
— Теперь ужъ поздно. Опоздали. Пріемъ прошеній прекращенъ, — отвѣчалъ посѣтитель.
II
Обслѣдованія положенія бѣдныхъ, подавшихъ прошенія, продолжались. Члену благотворительнаго общества пришлось въ сопровожденіи дворника забраться въ мансарду дома, попросту — на чердакъ.
— Здѣсь, что-ли? — спросилъ онъ дворника въ третьемъ этажѣ.
— Нѣтъ-съ, выше. Воѣ они на чердакѣ существуютъ, — отвѣчалъ тотъ. — Еще потрудитесь нѣсколько ступенекъ пройти. Вотъ этотъ самый аблакатъ-то, о которомъ вы спрашиваете, на прошлой недѣлѣ выскочилъ нагишомъ на крышу, да и давай по ней бѣгать.
— Какой аблокатъ? — удивился членъ общества.
— Вотъ этотъ самый, что изъ бариновъ-то. Онъ, говорятъ, ваше высокоблагородіе, прежде богатый былъ, а потомъ замотался, опустился, сталъ пить… Мы его аблокатомъ зовемъ.
— Съ чего-же это онъ выскочилъ на крышу?
— Да знамо дѣло, вино въ голову вступило. Пожалуйте… Вотъ здѣсь… Вишь, подлецы, то и дѣло на дверяхъ паскудства пишутъ.
Дворникъ стеръ рукавомъ что-то написанное мѣломъ на двери, и распахнулъ ее. Членъ общества вошелъ въ низенькую комнату съ покатымъ потолкомъ и съ слуховымъ окномъ. У стѣны стояла чугунка и на ней утюги. Какая-то баба гладила на столѣ около чугунки бѣлье.
— Дворянинъ Алексѣй Павловъ Бездоновъ? — спросилъ членъ общества.
Баба обернулась и въ недоумѣніи посмотрѣла, на него.