— Что ты? — переспросила она.
— Ты ведь вряд ли захочешь попробовать еще раз, верно?
— Милый Фиц! Милый, добрый Фиц!
Она ему улыбнулась. Он никогда не мог взять в толк, что невозможно пренебречь всем тем, что заполняло ее жизнь на протяжении сорока лет. Кого там только не было: и Симпсон, и Лори Хендерсон, и Эдди Лаш, и двое детей, которых она родила, причем девочку от торговца минеральными удобрениями, о чем Эдди Лаш даже не догадывался. Невозможно без конца жить прошлым, и чем чаще вступаешь на путь воспоминаний, тем очевидней становится, что это беспросветный, черный туннель. Как пелось в старой песне, «время идет вперед — поцелуи и вздохи не в счет». Она улыбнулась вновь.
— «Главное в жизни нашей с тобой…» — тихо пропела она, вновь улыбнувшись своему бывшему мужу.
— Я просто подумал… — начал было он.
— Ты всегда умел красиво сказать, Фиц.
— И слова у меня не расходились с делом.
В его словах, что за ней «нужен уход», было столько романтики. В другой раз он назвал ее обворожительной. Романтики в нем было куда больше, чем во всех остальных вместе взятых, но когда романтики становится слишком много, она начинает действовать на нервы, приедаться, иначе не скажешь. Есть в этой романтике какое‑то занудство. Самого‑то Фица занудой никак не назовешь.
— Откуда вы родом, Чезаре? — спросила она официанта, решив, что этот вопрос немного ее отвлечет; кроме того, ей не хотелось, чтобы официант уходил. Он безусловно красивее, чем летчик с авиабазы. У него и нос лучше, и подбородок. Она никогда не видала таких глаз, ей никогда так сильно не хотелось коснуться чьих‑то волос. Пальцы, в которых зажата ручка кофейника, были цвета итальянской еловой шишки. В Италии она была один раз, в Сестри–Леванте, поехала туда с Джейкобом Финном, он сказал, что собирается поставить «Время сирени». Она тогда собирала еловые шишки, потому что он ей надоел, потому что этому Джейкобу Финну ничего, кроме ее тела, не было нужно. Официант ответил, что про городок, откуда он родом, она слышала вряд ли.
— Вы знаете такое место, Сестри–Леванте? — спросила она, исключительно чтобы удержать официанта возле их столика.
Он ответил, что не знает, и она рассказала ему про Сестри–Леванте. А что, если бы она столкнулась с Чезаре на улице, как полгода назад с Фицем? Он наверняка был бы один: у официанта в чужом городе знакомых обычно не бывает. Они бы прошлись, а потом зашли бы куда‑нибудь выпить — почему бы и нет? «Вы хорошо устроились, Чезаре?» Она задала бы ему этот вопрос, а он бы ответил, что устроился он неважно. Еще бы: комната, которую себе может позволить итальянский официант, наверняка хуже некуда. «Я попробую вам что‑нибудь подыскать». Вправе она предложить ему свою помощь или это неприлично?
— Ты готова рассмотреть этот вариант, Нэнси? Или об этом даже не может быть речи?
Тут ей показалось, что рука, сжавшая ее руку, была рукой официанта, но в следующее мгновение она обнаружила, что Чезаре, с кофейником на подносе, уже несется к другому столику. Рука же, которая легла на ее руку, была больше, шире, чем у Чезаре, и не такая молодая.
— О Фиц, ты прелесть!
— Знаешь…
— Как ты думаешь, мы сможем сегодня позволить себе по бокалу коньяка?
— О чем речь.
Он подозвал официанта. Она закурила очередную сигарету. Когда официант принес коньяк и налил им кофе, она у него спросила: