Вячеслав Сукачев
По чистым четвергам…
Виктор Степанович Тихомиров, служащий средней руки, до поры до времени любил и уважал свою собственную жену, с которой сошелся еще в институте, когда был безрассудно молод и мечтал… Впрочем, кто из нас не мечтал в возрасте двадцати лет и кто не убеждался потом, что планета наша все еще для мечтаний «мало оборудована». Иной прагматик и слова-то такого не знает — «мечтать», а, смотришь, все у него удается и все идет именно так, как должно было идти только в твоих мечтах. И ты не то чтобы завидуешь ему, а словно бы теряешься от такой явной несправедливости, грустно пробираясь по многочисленным порогам жизни, пока наконец не столкнет тебя течением в тихую заводь, где ты успокоишься от юношеских грез, а там, глядишь, и вовсе о них забудешь. И станет тебе легко и уютно, поскольку мир, окружающий тебя, мечтами не избалован, а прост и реален, как магазинный чек на покупку двух пакетиков рыбного супа…
Жену свою, Катю, полюбил Виктор Степанович просто и неотступно. Правда, он не очень охотно вспоминал, как это у них все начиналось и как вдруг случилось, что однажды он в первый и последний раз купил и преподнес ей скромный букетик из трех тюльпанов: два были багрово-красные, сытые, а третий тюльпанчик словно бы выгорел на солнце и покорно опустил крылышки-лепестки. Катюша, маленькая, щупленькая, последыш грозной войны, изумленно вздрогнула глазами, спрятала руки за спину и опустила круглую голову, торжественно украшенную шестимесячной завивкой конца пятидесятых годов. Мимо бежали шумные трамваи, для равновесия уцепившись за провода мускулистой широкой пятерней, с железной крыши центральной сберкассы падали подтаявшие сосульки, люди, одетые в узкие брючки и обутые в ботинки на высокой платформе, равнодушно обтекали их. Он, Витя Тихомиров, студент четвертого курса политехнического института, все еще крепко смущавшийся своего деревенского происхождения, растерянно уставился на рыженькие кучеряшки своей Катюши. «Ты всем своим девушкам даришь цветы, да?» — тихо прошептала Катя, испуганно сталкивая слова с полненьких аккуратных губ. «Я? — опешил Витя, раздраженно опуская взгляд на щупленький тюльпанчик. — Катя…» И так он это сказал, что она живо вскинула головку, взглянула на него темными, слегка косившими глазами и протянула руку за букетиком, одиноко и сиротливо повисшим над грязным подтаявшим снегом. Потом, дождавшись свою напарницу Томку, Катя села на кондукторское место, а букетик положила на полку перед собой. Трамвай сухо, скрипуче прострекотал три раза, двери захлопнулись, и Катюша, заступив во вторую смену, покатила к следующей остановке, а он побежал в институт.
Что же было еще той сказочно-далекой ранней весной, памятной ему вечной сыростью в разбитых полуботинках и смущенно-счастливой улыбкой Кати за выгнутым лобовым стеклом трамвая? О, очень и очень многое… Хотя бы то, как пришли они в кафе «Снежинка» и Витя Тихомиров в первый раз заказал первые в своей жизни коктейли: «Шампань» — для Катюши и «Ликерный» — для себя. Он ровным счетом ничего не смыслил в этих коктейлях, но так заказал перед ним мужчина в каракулевой шапке, и Витя поверил ему, его, видимо, изощренному вкусу. В кафе стоял порядочно обшарпанный игральный автомат, регулярно и аппетитно глотавший пятнадцатикопеечные монетки, а взамен выдававший песни Муслима Магомаева и Эдиты Пьехи. В общем — хорошо было в этом кафе, так похожем на те, что описывал в своих повестях и рассказах Эрнест Хемингуэй, в ту пору пришедший на русскую землю массовым тиражом. И что там греха таить — хотелось Вите Тихомирову быть похожим на какого-нибудь там мистера Генри, угощающего американской сигаретой Кэтрин Баркли, или, на худой конец, на Гарри, умирающего далеко в снегах Килиманджаро. Но, увы, Катюша его не признавала курево, а горы Килиманджаро были так же далеки, как и будущая стипендия, после которой можно было бы позволить себе ещё раз завернуть в кафе…
И что за прелесть все-таки была его Катюша. Она и родилась, и выросла в городе, но Витя Тихомиров всегда об этом забывал. Даже наоборот: когда он бывал с нею, ему казалось, что это он, Виктор Тихомиров, городской парень, а Катюша (ведь даже имя об этом говорило) приехала из глубокой провинции, где до железной дороги надо два дня пехом киселя хлебать. И — теплые Катины глаза, слегка сдвинутые к вискам, они так умели впитывать каждое Витино слово, так трогательно и неотступно следили за ним, что Тихомиров очень скоро уже не мог обходиться без их света. Ему особенно нужна была поддержка восторженных Катиных глаз после заумных лекций, давивших его к земле обилием непонятной информации, после общения с товарищами, которые, бог знает почему, всегда знали чуточку больше Вити Тихомирова. Они и молчать-то умели выразительнее его: сразу было видно, что молчат из принципа, из пренебрежения к пустячности разговора. А уж если Витя умолкал…