— На, прими таблетки, — вернулась к нему Катя.
Тихомиров, не глядя, проглотил лекарство, запил теплой кипяченой водой и откинулся на подушку. Он лежал и смотрел на свою Катюху, неприятно пораженный запахом вина от нее, он смотрел на ее располневшую фигуру, не первой свежести домашний халат и впервые за все это винил себя.
«Женщина всегда такая, какою мы ее хотим видеть, думал Тихомиров, болезненно морщась от сознания своей бесконечной вины перед Катюхой, которая при нем, на его глазах превратилась в равнодушную бабу, на которую он хотел свалить вину за это. — Женщина не старится сама по себе, — еще подумал Виктор Степанович, — потому что душу человеческую нельзя состарить, мы просто сами старим ее в своем воображении…»
— Катя, — хрипло сказал Тихомиров, виновато глядя на нее снизу вверх, — Катюха, почему так скверно у нас все получилось?
— Лежи, — тихо ответила Катюха, — тебе нельзя волноваться… Вечером попаришь ноги в горчице и попьешь чаю с малиновым вареньем — все у тебя и пройдет…
— Иди, — еще сказал Тихомиров, — они ждут тебя там.
— А никого уже нет, слабо улыбнулась Катюха и вновь присела к нему на диван и легонько взъерошила его волосы. — Витя, ты совсем у меня поседел… А какие у тебя были волосы!
— Катя, — Виктор Степанович через силу сглотнул, поймал ее руку и прижался губами к ней. — Катюша, я виноват перед тобою…
Почти неделю провалялся в постели Тихомиров. И в эти дни, наполненные глотанием лекарств, прочими всевозможными процедурами, к которым Виктор Степанович всегда относился с отвращением, они как бы заново сошлись с Катей. По крайней мере, он уже не замечал ни ее полноты, ни слегка обрюзгшего лица, потому что высвечено оно было искренней заботой о нем.
— Все, — воодушевленно говорил жене Виктор Степанович, — к чертям собачьим: с первой же получки начинаем откладывать деньги на книжку и летом едем в отпуск. Хватит, Катюша, жить абы как! Начнем с тобою жить для себя.
Катюша внимательно слушала его, воодушевлялась вместе с ним, но все не пропадало из ее глаз легкое недоверие.
— Надо только научиться правильно планировать, — продолжал Тихомиров, — а то через наши руки столько денег проходит…
— А сколько проходит? — вмешалась Катя. — Сейчас мы с тобой около четырехсот рублей приносим. Давай будем считать. Страховки на ребят — двадцать рублей. Кредит за цветной телевизор и мебель — пятьдесят рублей. Квартира, свет, телефон, школьные обеды у ребятишек, проезд — еще пятьдесят рублей минус. Так? Лекарства, а они сейчас вон какие дорогие, секции и кино у ребят — еще сорок рублей отними. Так? Двести рублей мы всей нашей оравой проедаем, а иной раз и не хватает — мясо и овощи только с рынка идут, а там цены кусаются. Так? А еще одеться надо, четыре раза в год всем обувку купить, телевизор и пылесос отремонтировать, к празднику выпить чего взять. Вот они и деньги наши — пшик!
Виктор Степанович, внимательно слушавший Катюху, ужаснулся:
— Двести рублей на еду?!
— А то… Тебе в месяц только на обеды тридцать рублей, да мне столько же — считай. А мясо по четыре рубля, если не по пять. Яблочки ребятам — у спекулянтов… Чего ты хочешь, если синюшный кролик сегодня пять рублей.
И так они долго говорили, высчитав все до копейки, а потом Катюха вдруг разом и ошарашила Тихомирова:
— В отпуск, Витя, говоришь? А Сережка джинсы просит…
— Как — джинсы? — опешил Виктор Степанович.
— Очень просто: на барахолке по сто семьдесят пять рублей продают.
— За штаны?
— За джинсы… У них в классе только наш Сережка и еще один без джинсов.
— В двенадцать-то лет?
— Что делать, Витя, — вздохнула Катюха, — время теперь такое. Оксанка и то о кроссовках мечтает. А где их возьмешь? Опять же — на барахолку надо…
«Да будь же оно все проклято, — скрипнул зубами Тихомиров, — гарнитуры, ковры, джинсы, кроссовки — все! А когда же нам самим можно будет пожить? И почему это я, специалист с высшим образованием, не могу позволить себе за тринадцать лет самостоятельной жизни отпуск на берегу Черного моря? Кто же тогда, черт возьми, отдыхает там?!»
В общем, такой вот у них опять разговор получился. И это они еще не касались отвалившихся изразцовых плиток на кухне и в ванне, охромевшего дивана из финского гарнитура, фигурных коньков и формы для Оксанки… И невольно припомнилось Виктору Степановичу, как весело и безмятежно жили они в однокомнатной коммунальной квартире, деля кухню и санузел с соседом дядей Лешей. Все у них тогда было, в этой однокомнатной квартире, и ничего особенного, кроме еды, им не требовалось.