— Нет, не спешу, — ответила Елена Николаевна, — кроме того…
— Что? — насторожился Тихомиров.
— Нам с вами по пути…
— Разве?
— Да. Я живу на Комсомольской.
— У вас свой дом? — удивился Тихомиров, вглядываясь в кругленькое миловидное личико Елены Николаевны, обрамленное локонами белокурых волос, изрядно пострадавших от горячих щипцов.
— Да, мы с мамой живем в собственном доме.
— Вот как. — Виктор Степанович моментально вспомнил родительский дом, мать и всю ту работу, которую приходилось делать на собственной усадьбе: заготовить дрова и уголь, соорудить завалинки, вставить и убрать на лето вторые рамы, наносить воды, вычистить печи и выбросить золу…
— У нас паровое отопление и газ, — словно подслушав мысли Тихомирова, сказала Елена Николаевнам. А вот раньше приходилось трудно.
— Понимаю, — кивнул Виктор Степанович и неожиданно признался: — Я ведь сам из деревни и хорошо помню, что такое собственный дом… Одним ремонтом да уходом за ним можно человека в гроб загнать.
— Правда? Вы из деревни? — почему-то обрадовалась Елена Николаевна. — А на вид совсем-совсем городской… Мы ведь тоже, Виктор Степанович, деревенские. Это папа лет десять назад вдруг взял да купил дом в городе. Мама не хотела переезжать, как чувствовала…
— Случилось что-нибудь?
— Через два года папа умер, — тихо сказала Елена Николаевна. — Рак легких был у него.
— Болезнь века, — вздохнул Тихомиров, — у нас в отделе три года назад хорошая женщина от него же померла.
— Правда?
Была у нее вот эта привычка: высоко вздергивать бесцветные бровки, испуганно-вопросительно смотреть снизу вверх и с придыхом спрашивать собеседника: «Правда?»
Так они шли и шли по улице, постепенно затихавшей после долгого вечера, вели несложный, необязательный разговор, впервые чисто по-человечески присматриваясь друг к другу, уже объединенные своим деревенским происхождением, которое словно бы обязывало их теперь держаться друг друга в этом огромном, все еще чужом городе, среди шестисот тысяч его жителей.
— А вот и ваша остановка, — сказала Елена Николаевна и взглянула на продолговатые наручные часики. — Ого, уже начало двенадцатого.
— Как, уже двенадцатый час? — удивился Тихомиров, впервые не заметивший быстро пролетевшего дежурства. — Однако заболтались мы с вами, Елена Николаевна.
— До свидания, — она поудобнее перекинула ремешок сумочки через плечо и взмахнула коротковатой, полной в локте, рукой.
— Э-э, — растерялся Тихомиров. — А как же вы? Сами доберетесь?
Лишь на какую-то долю секунды заколебалась Елена Николаевна, но и этой доли хватило для решимости Виктора Степановича проводить ее до дома.
А в этот вечер стояла над землею полная луна. Высокое звездное небо с зарницами над кромкой дальних гор безмятежно и отстранений прочерчивалось мгновенными росписями метеоритов, и стоило лишь успеть загадать желание под этот летящий из космоса свет, как все должно было исполниться — любое желание сокровенное твое…
По странной прихоти судьбы Катюхину комнату заняла ее давняя напарница по трамваю Томка. Кем она приходилась Катюхе? Подругой? Вряд ли… Врагом? Тоже неверно. А так что-то, средненькое, между тем и другим. Кроме того, Катюха никогда не забывала, кому была обязана беспамятной и непутевой первой ночью с мужчиной. Видимо, помнила об этом и Томка… Впрочем, через десять лет Томка была уже совсем не та, что прежде, и Томкой ее никто не отчаивался звать, на худой конец — Тамара Федоровна, а так все больше тетей Томой звали. Она пожелтела, некогда прекрасные голубые глаза ввалились, щеки запали, прокуренные зубы, съеденные кариесом, тоже не украшали ее. Помимо всего прочего, в движениях Томка стала суетливой, напряженно-нервной, и даже походка у нее переменилась — она уже не тянулась в струнку, как это было раньше из-за невысокого роста, а ходила ссутулившись, расслабленно вихляя всем телом.
— Вот ты, Катька, замужем, да? — говорила Томка на кухне у Тихомировых и отпивала из стакана глоток темно-красного вермута. — Так, да?
— Ну, замужем, — настороженно отвечала Катюха.
— И что вот ты выиграла? Чем ты лучше меня живешь? — Томка закуривала папиросу, по-мужски размашисто и жестко ударяя по коробку спичкой. — Тем, что у тебя короеды есть? Так я хоть сейчас могу себе из детдома взять — там у них на любые вкусы есть. Взять и воспитывать, понятно? Но зато мне ни одна скотина мозги пудрить не будет. Я сама себе хозяйка, понимаешь? Вот хочу и сижу у тебя, потому что мне это приятно, потому что я так захотела!