Но, откуда ни возьмись, не замеченный нами ранее, между лодкой и берегом встает длинный остров, и мы, увлекаемые стремительным течением, мчимся мимо Укара. Пристать к берегу едва удалось в километре ниже села. Пустяки! Я развожу костер, а Миша бежит в село за молоком. Есть хочется невыносимо.
Вернулся Миша быстро, с пустым туеском и с известием, что это не Укар, а Тятькино и что Укар в трех километрах отсюда.
— А почему молока не купил? Разве не было?
— Да я не стал и спрашивать, — с достоинством сказал Миша, — мы же условились купить молоко в Укаре. Слово есть слово. А три километра — это только пятнадцать минут…
… Заночевали голодные. Укара еще не проплыли. Нам приходилось слышать и ранее анекдоты о длинных, немеренных километрах, но эти три километра, по совести, не вместились бы ни в какой анекдот — так невообразимо длинны оказались они.
Остров, куда мы пристали на ночевку, настолько зарос ельником, смешанным с ольхой, боярышником, осинником и черемухой, что пройти даже несколько шагов в глубь от берега стоило неимоверных усилий.
При порывистых вспышках огня наш табор представлял фантастическую картину: черной стеной стоит дремучий, непролазный лес; полыхает, брызжущий золотыми искрами, костер; и мы двое, в майках и трусах, но опоясанные крест-накрест патронташами, печем в золе картошку (это не обед — обедать мы будем все-таки только в Укаре. Слово есть слово).
Спать в эту ночь нам пришлось, как говорится, «всмятку». Едва мы улеглись и задремали, послышался в лесной чащобе треск. Мы разом вскочили. Все стихло. Ни звука. Потом где-то вдали глухо простонал филин. И опять тишина. Предельная тишина.
Так, напряженно прислушиваясь, мы сидели долго, до тех пор, пока нас не свалила неодолимая дремота.
От чего мы опять вскочили и, как по команде, схватились за ружья — не знаю. Мы переглянулись.
— Ты что-нибудь услышал?
— Нет. А ты?
— Тоже ничего. А почему ты вскочил?
— Да на тебя глядя.
— На меня? Нет, это ты первый…
Мы помолчали.
— А знаешь, Сережа, в чем дело? — сказал Миша. — Я, кажется, понимаю. Ты обратил внимание на запах земли?
— Нет, — я тут же понюхал землю. — А что?
— Чувствуешь, чем пахнет?
Я еще раз понюхал.
— Не разберу.
— По-моему, это пахнет медвежьим потом. Наверно, мы устроились на его логовище, а он теперь бродит около. Медведи, кажется, боятся огня? Давай подбросим еще в костер?
— Подбросим!..
Но сон после этого как рукой сняло.
На рассвете мы тронулись в путь и через полчаса подплыли к Укару.
В деревне все еще спали, только на берегу неутомимый рыбак развешивал сети.
— Дядя, а дядя, — для формы спросили мы, — это какая деревня?
— Это? Казачья Бодарановка, — не глядя на нас, ответил рыбак.
Мы разинули рты.
— Вот тебе на! Казачья Бодарановка! А следующая деревня какая?
— Шипицино.
— А сколько до нее?
— Двенадцать километров.
— А где Укар?
— Укар? — рыбак посмотрел на нас, как на пришельцев с луны. — Укар вы давно проплыли. Он ведь в стороне от реки стоит.
Мы яростно набросились на карты. Ни Тятькиной, ни Казачьей Бодарановки не было, зато Укар, аккуратненько, краем кружка упирался в правый берег реки…
Ага! Значит, наша экспедиция себя уже начинает оправдывать!
В борт-журнале отмечена первая ошибка в географической карте Сибири.
УРОК АРИФМЕТИКИ
— Итак, если плыть каждый день по четырнадцать часов, делая в час, с крейсерской скоростью, пятнадцать километров, то все наше путешествие будет длиться только пять дней. Для осторожности допустим, что расстояние до Енисейска не 1000, а 1300 километров. Шесть дней…
— Сегодня ровно неделя, как мы отплыли от Нижнеудинска, и сделано шестьдесят километров. Значит, наша не крейсерская, а средняя суточная скорость — девять километров. Тысяча триста, деленное на девять, равно ста сорока четырем с бесконечной четверкой в десятичной дроби. Сто сорок четыре — это четыре месяца и двадцать четыре дня. Это июль, август, сентябрь, октябрь и двадцать четыре дня ноября. Значит, по меньшей мере, месяц нам придется путешествовать по льду…
Так теперь высчитывали мы, сидя в чужом охотничьем балагане на острове, несколько ниже деревни Казачьей Бодарановки. Лил классический дождь. Так называемый обложной, двухсуточный.
— Конечно, — вновь и вновь возвращались мы к своим расчетам, — это простая случайность. За неделю у нас оказалось только два ходовых дня; сперва мешала большая вода в реке, теперь — большая вода на небе… Давай попробуем считать только на ходовые дни. Тогда получится так: тысяча триста, деленное на тридцать, даст в частном сорок три. Значит, в Енисейск мы приплывем 15 августа. Годится?