Так мы очень быстро дошли до самого опасного места: до «слива», где вода, перескочив через камни, падает вниз почти отвесно. И тут случилась маленькая неприятность.
Привычным движением я оттолкнулся от берега, Миша стал распускать бечеву. Лодку несло прямо на камень. Не велика беда! Я изловчился, намереваясь ткнуть в него веслом и тем самым отодвинуть лодку в сторону, но в тот момент, когда я замахнулся, Миша крикнул: «Все!» — бечева натянулась, и лодка с разгону боком въехала на камень. Тотчас поднялся белый гребень волны, сломился и упал в лодку. За ним — другой и третий. Лодка задрожала и накренилась. Еще несколько таких ударов — и перевернется…
Я закричал:
— Отпускай бечеву!..
Но Миша ничего не слышал. Рев порога заглушал слова. Что делать? Решали мгновения. Я выхватил из кармана перочинный нож, раскрыл его и полоснул по бечеве. В тот же миг волна окатила меня с ног до головы, деревья на берегу перекосились, перед глазами встала белая пелена. Я понял, что лодка, соскочив с камня, попала под вал. Но, к великой моей удаче, концом, а не боком. Вал прокатился, не залив совсем лодку. А я очутился в самой чертомели порога…
Схватившись за весла, я стал выгребаться к берегу. Однако причалить здесь оказалось нелегким делом; волны были хотя и меньше, чем в самом залавке, но толклись и метались в таком беспорядке, словно в огромном котле с кипящей водой. Еле-еле выбрался я на берег. После этого больше часа ждал Мишу, пока тот пробрался ко мне сквозь бурелом.
Приближался вечер, а вместе с ним, значит, и дождь. С запада уже, как всегда, ползли неизменные тучи. Лезть во второй залавок сейчас не было никакой охоты. Мы устроились на ночевку, и право, никто и никогда не пел нам такой славной колыбельной песни, как порог «Широкий» в эту ночь.
Утро наступило великолепное. Солнце весело играло на вершинах деревьев. Небо — особенно синее и глубокое. Куда девалась вечерняя хмарь? Плыть в такую погоду — одно удовольствие.
— Едем скорее?
— Едем!
В нижний залавок спустились легко. Как ни говори, опыт — великое дело!..
На реке все время зыбь: то бунтует еще подпорожный прибой, то раскинется шивера, а не то просто редкая гряда камней загородит реку.
— Интересно, — задумчиво сказал Миша, — широким ли окажется порог «Крутой», ежели «Широкий» оказался таким крутым?
— И еще интересней, — поддержал его я, — как скоро нам придется с ним познакомиться.
— А что тебе говорил об этом тот знаток порогов, который обещал пройти «Широкий» незаметно?
— Он говорил, — сказал я неуверенно, — он говорил, что от «Широкого» до «Крутого»…
— … один шаг, — быстро добавил Миша и привстал: — Смотри! Пожалуйста…
Впереди прыгали знакомые уже нам белки. Слышался густой рев.
ТРЕВОЖНАЯ НАХОДКА
От берега до берега залегли каменные глыбы порога «Крутого», скрытые под водой. Но присутствие их чувствовалось. Зеркальная поверхность реки перед этой грядой вдруг искажалась: повыше камней она вгибалась, над самыми камнями выпирала бугром, а дальше все мешалось — волны набегали одна на другую, ударялись, отскакивали и стремились вперед; новый камень — впадина, бугор и опять бесконечная безудержная пляска волн.
Правый берег обрывался утесом, кое-где рассеченным узкими извилистыми ущельями; левый спускался сравнительно отлого, но гранитные глыбы здесь таращились крупнее. Весь слив воды давил под этот берег, и оттого прибой здесь бушевал с невероятной силой. Чувствовалось, как от ударов волн вздрагивает земля.
Я шел левым берегом (Миша остался у лодки готовить обед) и соображал, где и как нам безопаснее будет проплыть через этот порог. Получалось, что нигде. Так я прошел более километра; река повернула влево, открылась перспектива еще на километр и — что же?.. На всем протяжении также пенились мутные волны и также злобно хлестались в берега. Плавник, прижатый прибоем, скрипел и скрежетал, ударяясь о камни. Прибрежные тальники, затопленные почти до самых вершинок, раскачивались, как трава от ветра.
Прыгать по камням надоело, я поднялся по косогору и вошел в бор. Кисленький запах нагретого солнцем муравейника после сырости и холода реки мне показался чудо каким вкусным. Тропинок здесь, разумеется, никто не протоптал, а валежника громоздились такие костры, что я порой останавливался и думал, что лучше: перелезать мне через верх или ползком пробираться под ними. Наконец, запыхавшись и изрядно поцарапав лицо, я добрался до поворота. Еще километр открылся взору, и этот километр показался мне еще грознее предыдущих. Здесь рев порога был положительно нестерпим: даже ныло в висках.