— Эх ты, следопыт!..
Чем выше взбирался я, тем подъем становился труднее. Уступы, которые снизу представлялись надежными широкими площадками, на деле оказались рассечены глубокими трещинами. Камни под ногами шатались, иногда от них отламывались осколки и, шелестя по обрыву, сыпались в реку. Бывало и так, что, облюбовав себе путь по узкому барьеру, я заходил в тупик. Передо мной возвышалась гранитная стена, взобраться на верхний уступ которой не было никакой возможности: не хватало моего роста на полтора-два метра. Тогда я возвращался на исходные позиции и бросался штурмовать высоту с другого направления.
Так или иначе, но я достиг своей цели. Она была настолько близка, что я уже отчетливо видел: это не лист бумаги, а газета. Газета «Красноярский рабочий»!
Оставалось подняться по наклонно стоящему камню, ухватиться руками за куст акации, подтянуться на площадку — и газета будет у меня в руках. Но камень круто наклонен в сторону реки, даже на четвереньках не удержишься; я лег пластом на живот и пополз, извиваясь, как ящерица, и цепляясь пальцами за каждый выступ на камне. Все время не покидало ощущение потери равновесия. Казалось, приподними я голову чуть повыше — и сила тяжести, как клин, войдет между мной и камнем, отдерет от него и сбросит вниз, в порог.
Невзирая на боль, я ухватился за колючую ветвь акации и выбрался на покрытую лишайниками верхушку камня. Вот оно, в руках, послание «пешеходов»!
Но сколько я ни разглядывал газету, ни малейшего следа какого-либо письменного сообщения на ней обнаружить не мог. Один угол газеты был оторван, бесспорно, тот самый, что мы нашли на левом берегу реки, — видимо, его туда перебросило ветром. Все становилось теперь уже совершенно непонятным, если только продолжать считать, что газета принадлежала «пешеходам» (а дата на ней стояла, действительно, совпадающая с днем нашего выезда из Красноярска). Было непонятно, почему «пешеходы» оказались на правом берегу; было непонятно, почему они, укрепив газету на видном месте, ни единого слова не написали на ней; было непонятно, почему даже не сделано никакого знака, что газета принадлежит именно им… Возможно, они не рассчитывали, что мы полезем доставать ее с такого головокружительного утеса, и поэтому ничего на ней не написали. Но тогда что означает белый сигнал в горле порога? Открытый путь? Вряд ли это кого убедит…
Я со злостью скомкал газету и сунул ее в карман. Нет, нет, сказано: плыть до Костиной. И если «пешеходы» ушли оттуда, так пусть и пеняют на себя, пусть так и ходят пешком. Пусть идут куда угодно: в Нижнеудинск, в Енисейск или обратно в Красноярск! Все! Точка!
Я стоял высоко над рекой и, вероятно, всего каких-нибудь пять или шесть метров отделяли меня от вершины утеса. Но одолеть их было невозможно: путь преграждали совершенно отвесные скалы. Надо было спускаться вниз и искать боковых обходов. Я лег на живот, вцепился в куст акации (предварительно очистив его от колючек перочинным ножом) и свесил ноги. Так, постепенно, я вытянулся на всю длину рук. Вспомнил, что прежде чем ухватиться за акацию, я довольно долго полз по наклонному камню. Сколько это было — один метр или пять метров? — определить теперь я ни за что бы не смог. Приподняться над камнем и посмотреть, как далеко до уступа — это значило почти наверняка упасть вниз. И не хватало решимости выпустить ветви акации и, прилепившись к камню только тяжестью своего тела, начать сползать наугад. Сразу представилось, как из-под ноги у меня вылетает опора, я шарю руками, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, качусь по наклонной плоскости быстрее и быстрее, ударяюсь об уступ и, как мячик, отскакиваю от него…
После этого я несколько раз подтягивался на площадку, где лежала газета, и снова пытался сползти вниз — и все с одинаковым результатом: выпустить из рук акацию я никак не решался. Вот когда я по-настоящему понял поговорку, что на гору подниматься легче, нежели спускаться с горы. И дело тут было вовсе не в недостатке смелости — действовали обычные законы механики. Как в зубчатой передаче с храповиком: в одну сторону вертишь колесо, поднимая тяжесть, — собачка отсчитывает каждый зуб и надежно в него упирается; освободи собачку, отпусти колесо — и полетит все вниз, и никакая сила тогда не остановит. Вот и у меня получилось теперь такое колесо с храповиком…
Не знаю, как долго я еще занимался бы физкультурой на этом камне (а живот себе я уже поцарапал изрядно), если бы наверху, совсем близко от меня, не закричал Миша: