Наконец, терпенье иссякло, мы пошли искать другую яму, предварительно сварив уху из попахивающих болотом гольянов. Вторая яма была больше — дна в ней тоже не было видно — и, соответственно своим размерам, населена еще большим количеством все тех же гольянов.
Так, поздним вечером, не поймав ни одного хариуса, мы поужинали второй ухой из рыбки, которую тут же прозвали «жуй да плюй».
— А, может быть, это и есть черные хариусы? — сказал Миша, явно чтобы отомстить мне за неудачные поиски золота в Хойте. — Только выродились, измельчали.
Мне было не до шуток.
— Вернее предположить так, — сухо сказал я, — молва о хариусах бытует давно. Когда-то, в какую-то особенно высокую воду хариусы сюда, может быть, и действительно заходили, остались в ямах, прожили год-другой и погибли. Их нет, а молва сохранилась.
— Ну, а с чего бы они погибли? — спросил Миша.
— А с чего погибает морская рыба, если ее пустить в пресное озеро? Хариус не может жить без проточной воды. Он и водится-то только в самых светлых горных речках.
— Хм! Ты где уяснил себе эту истину: раньше, еще на устье Хойты, или только здесь, в верховье?
— Где бы ни было, а уяснил, — срезал я его. — А ты себе и сейчас уяснить не можешь.
Мы еще поворчали друг на друга, во всех падежах склоняя черных хариусов, смотали удочки и пошли к лесной опушке — спать в болоте нам не улыбалось. Плотный синий дым таежного пожара застилал теперь всю низину и неприятно щипал в носу.
ЛЕСНОЙ ПОЖАР
Спалось в эту ночь плохо. Было такое ощущение, что нам не к чему привалиться спиной, словно мы оказались на узкой скамье, подвешенной в пустом пространстве — настолько привычными опорами нам стали лодки, Чуна… С болота доносились какие-то странные, необычные звуки, будто там месили большую квашню, что-то чавкало, чмокало, урчало… И сырость была нехорошая — болотная, не речная. Даже дрова в костре горели не так, как всегда. Шипели, трещали, швыряли в нас раскаленными угольками. Не было одеяла, к которому мы так привыкли. Снизу постель — пихтовые лапки, а сверху — совсем ничего, мы и пиджаков с собой не взяли, чтобы легче было идти.
К полуночи подул западный ветер и принес с собой волну горького дыма. Мы кашляли, чихали и втыкались носами в душистые пихтовые лапки нашей постели. Но и это мало помогало, дым проникал повсюду. Тревожно шумели вершины деревьев, хлестались одна о другую, метелицей кружилась над костром сбитая с их ветвей хвоя.
Мы отходили в сторону от костра, оглядывали небо — скоро или нет начнется дождь. Но небо было совершенно чистое, только почему-то сильно мерцали в нем звездочки, и мы, успокоенные, возвращались к костру: в довершение всего попасть еще под дождь, более чем в дне пути от лодки, — было бы сверх наших сил. И так эти черные хариусы нам надолго запомнятся.
А ветер меж тем все усиливался, и все горче и плотнее становился дым. Не только спать, просто лежать и болтать в таких условиях было невозможно.
— Странно, — сказал Миша, — ветер должен был бы разогнать дым, а получается наоборот — он его нагоняет. Что это значит?
— А не кажется тебе, — ответил я, подумав, — что тот лесной пожар, какой мы наблюдали от ям, приближается сюда? Если обратить внимание на направление ветра…
Да, это было так. Ветер дул с того самого «румба», где мы видели столб густого черного дыма. Если мысленно провести прямую линию, то получится, что наш обратный путь может оказаться перерезанным лесным пожаром. Насколько это серьезно и опасно?
Лес, каким мы шли сюда, был очень густой, с большим количеством хвойного молодняка и сплошь загроможден буреломами, часто зависшими на соседних деревьях — так трудно было дереву в чаще упасть, не зацепившись за другое. Пищи для огня сколько угодно и внизу и вверху. Тут следовало подумать.
— Не будем ждать рассвета, — решительно сказал Миша, — пойдем помаленьку. Кто его знает, может быть, еще успеем проскочить. Все-таки не хочется, чтобы он опалил нам волосы.
И мы пошли, на ощупь перелезая через валежник.
Рассвет нас застал недалеко от того места, где мы ночевали прошлой ночью. Весь лес был затянут голубым туманом, совсем как на известной картине Шишкина «Утро в сосновом бору», только здесь был не туман, а горький дым, и мы двое, карабкаясь через буреломы, мало походили на шишкинских медвежат. Дул прежний западный ветер и нес теперь на своих крыльях вместе с запахом пожарища и хлопья мягкого серого пепла. Значит, тайга горела от нас невдалеке.