За «Дураком» река еще раздвинулась вширь, появились острова, течение стало тише. Пустоплесье — страшное по рассказам других, милое по собственным впечатлениям — кончилось. Стало жаль какой-то особенной уютности Чуны. Оно и понятно, на широкой реке чувствуешь себя как в пустой комнате: не на что сесть, некуда повесить пальто, холодно, сыро, пахнет мокрицами. Так и на Тасеевой: на берегах всюду мусор, ил, грязь.
В одну из таких неудачливых ночевок, неподалеку от устья речки Усолки, мы, сидя у костра, кое-как разведенного из сырого плавника, определили «свои координаты»: проплыли примерно восемьсот километров, осталось впереди еще двести — двести пятьдесят. Пройденный путь казался таким, как паучку, спустившемуся на пол с потолка на паутинке, — тонким и бесконечно далеким.
— Одно плохо, — задумчиво говорил Миша, вороша головешки в костре, — большого открытия мы с тобой не сделали.
— Как не сделали?
— А что мы открыли?
— Открыли путь на Чуну. Теперь по нашим следам пусть пойдут другие. Геологов в особенности милости просим. Вот, вверх по этой речке Усолке расположен Троицкий сользавод. Большой завод. Он может обеспечить солью весь Красноярский край и даже поставлять на вывоз за его пределы.
— Так. А дальше?
— Соль каменная, «леденец». Очень мощные пласты. А мне помнится, что соль всегда является спутником нефти. Может быть, здесь вот, под нами, в земле, целое озеро нефти, — и я даже попробовал пальцем провертеть к нему дыру.
Миша недоверчиво покачал головой.
— Не думаю. Край так нуждается в собственной нефти, ее завозят издалека, из Баку, — неужели ее не нашли бы здесь, как ты говоришь, под рукой?
— А вот, может быть, как раз руки-то и не дошли.
— Хорошо. Но, мне кажется, ты ошибаешься и в другом. Соль является спутником не нефти, а каменного угля.
— Ну, нет. Вспомни Баку. Где же там уголь? Солончаки — нефть.
— Да, но здесь не солончаки, а каменная соль! А это огромная разница.
— По-моему, нет. Соль есть всегда соль.
— Бесполезный спор. Все равно мы не геологи. Откуда я знаю, что это, например, за камень? — и Миша наугад поднял с земли черный остроугольный осколок. — Может быть, это какой-нибудь там нефрит, — и ахнул от удивления: — Каменный уголь!
Это было поистине как в сказке. Стоило подумать, пожелать — и вот он, уголь!
С нетерпением мы ждали рассвета. Увы! Обойдя весь берег вдоль и поперек, мы больше не нашли угля ни кусочка. Как клад в Иванову ночь, он ушел под землю. Пусть так. Но все же на Чуне где-то уголь есть. Есть!
Дальнейший путь до устья Тасеевой был ничем не примечателен. Кроме разве того, что течения почти не стало вовсе и нам теперь приходилось грести и грести в силу простой необходимости.
Зато красавица Ангара снова порадовала и заставила встрепенуться. Это была действительно широкая река. Человек на другом берегу казался не больше муравья. И тем не менее здесь вновь почувствовалась та же ласка, теплота, уют, что и на пустоплесье.
Один рыбак на Тасеевой, описывая Ангару, долго искал подходящее слово и, наконец, сказал:
— Особенная эта река — аккуратная.
Вот именно: аккуратная, произнося это слово в смысле — опрятная.
Вода в ней светлая, чистая, с своеобразным бирюзовым оттенком. Острова в сочной зелени, а берега усыпаны крепкой плотной галькой.
От матроса, сплавлявшего «илимку» — огромнейшую, неуклюжую лодку, с острыми, как пики, высоко задранными концами, — мы узнали, что «Стрелковский» порог имеет одиннадцать ворот, но пройти его можно только серединой. Это нас мало обрадовало: что за странный порог, через который нельзя спуститься близ берега? Впрочем, объяснение последовало быстро: берега поднялись с обеих сторон отвесными утесами. Вот она где, обещанная нам еще в Булбунском, «дыра в небо и щетка камней»!
Мы пристали к берегу и узким ущельем полезли вверх осматривать порог.
Утесы возвышались над рекой, по крайней мере, метров на семьдесят. Внизу, сквозь ветви деревьев, сверкала Ангара. Все было празднично. Утесы соперничали своей белизной с подпорожной пеной. Последний порог на нашем пути был самым нарядным. Те — черные, угрюмые, а этот — ясный, солнечный, как майское утро.
Сверху, из-за поворота, показался пароход «Вейнбаум». Разрезая темную гладь воды и не замедляя хода, он вошел самой серединой реки в порог, потом круто повернул влево, пересек реку на одну треть и дальше пошел снова по течению. Мы завистливо следили за ним, замечая, как плескались волны возле его бортов, и представляя, как на этом же месте встряхнет нашу лодочку.