– Господи! – раскачиваясь, заунывно повторял я, как заклинание. – Спаси, Господи! Вывези меня отсюда! Сделай что-нибудь, Господи, ты же можешь!
Обращаться к кому-то другому, кроме Всевышнего, было бы глупо – кругом вообще никого не было. То есть совсем никого. Я был один в огромном пустынном здании аэровокзала. Были закрыты кассы, киоски, стойки для регистрации пассажиров, вообще всё. Стояла жуткая тишина, посреди которой были слышны только гулкие удары моей головы об стенку и еще чириканье какой-то птички, которая сидела на карнизе. Вероятно, ей тоже не дали разрешения на вылет и, от обиды, она регулярно гадила на штору.
Тум... тум... тум... тум... – вдруг из неоткуда раздались за моей спиной гулкие тяжелые шаги. Я вздрогнул и повернулся.
Это было похоже на мираж, на сновидение, на явление Христа народу. Прямо на меня из глубины зала шагал здоровенный бородатый мужик. Я бы действительно принял его за посланника небес, если бы не рубашка от «Версачи» и классные джинсы, застёгнутые где-то у него под животом. По лицу, по фигуре, по проходке – это был типичный Бабелевский персонаж. Такой Эфроим Грач, только в молодости. Такой биндюжник с Молдованки. Он был больше, чем месье Тартаковский, то есть больше, чем «полтора жида в заводе», он был «три»! Одна рука его была в гипсе и висела на широком шёлковом платке, перекинутом через могучую шею. При этом от него просто веяло чисто одесским обаянием, оптимизмом и водкой.
– Ты? – весело спросил он, не здороваясь.
– Я.
– Пойдем!
И я пошёл за ним, как сомнамбула, полагая, что моя молитва в каком–то виде, но всё же услышана.
Он толкнул плечом какую-то дверь и мы вошли.
За столом сидели еще два таких же здоровенных мужика и пили. Судя по лицам, уже давно.
– О, ты смотри! – сказал один радостно.
– Или мене снится или шо! – сказал другой.
Тот, который меня сюда привёл, ничего не сказал. Он молча подошёл к столу, здоровой рукой взял бутылку, налил полный стакан и протянул мне.
– По чуть-чуть! – сказал он, улыбаясь.
– Да я, как-то не очень... – промямлил я, считая, что в девять утра стакан водки на завтрак многовато.
– Пей!
По их лицам я понял, что лучше выпить. И я выпил, мало понимая, что происходит. Мне сунули в рот дольку апельсина. Я съел.
– Он, что б мене лопнуть, точно он! – развеселился один.
– Теперь верю! – по-Станиславский ответил другой.
– И шо надо? – спросил этот, с загипсованной рукой.
Я рассказал, ни на что не рассчитывая. Водка уже тюкнула мне в голову, напряжение спало и где-то в глубине души мне, всё-таки казалось, что там наверху мою молитву учли.
Минут через пять я заткнулся. А что, собственно, было рассказывать? Ну, приехали, ну, рейс отменили, ну, хочу домой, ну, и всё.
Мне налили ещё. Я опять выпил, съел дольку, закурил и стал смотреть в окно на пустынную площадь перед аэропортом, и на гостиницу, где ждала меня группа. За спиной, видимо, шло совещание.
– И шо?
– Не...
– Шо не?
– А шо да?
– Ша! Може, который на Израиловку?
– О!
– А шо будет?
– шо такое?
– Так ничего другого...
– Да скоко там?
– Я знаю?
– Так ему скока надо?
– Не хватит...
– Не!
– Шо не?
– А шо да?
Это продолжалось минут пятнадцать. Наконец, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.
– Значит так! – сказал загипсованный. – Вы будете смеяться, но керосина нет и не будет. Цистерны застряли где-то под Одессой. Или их уже продали, я знаю? Деньги есть?
– А сколько надо?
– А сколько есть?
– Ну, я не знаю, долларов пятьсот... шестьсот...
– Значит, нету. – Он обернулся к остальным. Те подумали и кивнули. – Хрен с вами, Аркадич, мы вам дадим тонну, за просто так. Вы хороший мужик. Тащите деньги.
Я не знал, сколько это тонна керосина. Много это или мало? И сколько это может стоить? Я понятия не имел, зачем она мне вообще и что я с ней буду делать. Я понял одно – мне дают тонну за шестьсот долларов и надо брать, пока они не передумали.
И я рванул в гостиницу.
Вызывая дикую зависть своим перегаром, я поднял всех, заставил заново упаковать уже вытащенные из чемоданов вещи и повёл всех обратно. Мы шли через совершенно пустую площадь, солнце грело наши затылки, и мы были похожи на группу туристов, затерявшихся во времени, пространстве и неведении.