Нет, самолёт на земле – это всё-таки неправильно. Это неестественно. Самолёт должен летать. Как птица или как любой лётчик. Что, впрочем, одно и то же. Они либо должны летать, либо умереть. Потому жить без неба они не могут.
– Ноль два ноль пятнадцать, на «предварительном». Прошу «исполнительный»!
– Ноль два ноль пятнадцать, «исполнительный» разрешаю! Температура воздуха семнадцать градусов, ветер у земли два, порывы пять.
– Информацию принял, ноль два ноль пятнадцать! «Исполнительный» занимаю!
И мы выкатились на взлётную полосу. Я онемел. Хорошенькие шуточки. До этого, ладно, ещё куда ни шло, но это уже перебор! Это же уголовка какая-то! Совсем очумели? Вылезли на взлётную полосу на чужом самолёте! А вдруг кто на посадку, а тут мы торчим! Загребут всех к чёртовой матери вместе с шортами и кроссовками! И они, главное, такие спокойные оба. Не понимают, что ли! Совсем с ума сошли что ли? И этот лётчик, кто он вообще такой! Что он тут себе позволяет?! Он что, министр авиации или кто он такой?!
– Карту на «исполнительном»!
– Показание приборов в норме. Управление расстопорено, свободно.
– Часы!
Идите вы оба!.. Дайте выйти и всё, с меня хватит. Шутите тут сами, я пошёл!
Я дергался в привязных ремнях, как старая рыба в смирительной рубашке, пытаясь освободиться.
– Ноль два ноль пятнадцать! На «исполнительном»! К взлёту готов!
– Ноль два ноль пятнадцать! Взлёт по кругу разрешаю! Круг правый, высота круга сто полсотни! Круг свободен!
– Взлетаю!
Мама дорогая! Что – взлетаю, как это?! Эй, дайте выйти!
Но мы уже бежали по полосе. Всё быстрее и быстрее... Потом мягко, без толчка оторвались от земли и стали набирать высоту. Юрка что-то ещё говорил, кто-то ему что-то отвечал, я впал в анабиоз.
Было что-то противоестественное во всём происходящем. Какое-то несоответствие с моими представлениями о действительности. Как бы всё это было во сне, где всё может быть, или в пьяном обмороке, где может быть всё, даже то, чего быть не может.
Как это – мой приятель, с которым я знаком чёрт его знает сколько, сидит за штурвалом и рулит?! И что удивительно – сам! Я же вижу – этот, справа, ничего руками не трогает. Сидит и всё, как будто его это не касается. То есть Юрка сам, чего уж точно быть не может! И главное, мы летим, вот что поразительно. И при этом он ещё что-то говорит. И ему отвечают. Картина удивительная. Не может он это говорить, и не могут ему на это отвечать!
В мозгу тут же услужливо всплыла картина одного говорящего попугая. Звали его Егорушка. Это был маленький волнистый попугайчик, в которого Бог по ошибке вселил душу оратора. Он говорил не умолкая на хорошем русском языке, правда, картавя при этом ужасно. Жили они всемером в маленькой хрущёвской 27-метровой распашонке: бабушка, дедушка, мама, мой приятель – режиссёр местного театра, и здоровенный пес Вук, лансир по национальности. Бабушка была большая и грузная. И хотя любила всех бесконечно, но ворчала на внука всегда, по-моему, даже во сне. Так этот попугай Егорушка большую часть времени не летал, как это положено попугаям, а ходил вперевалочку по комнате, как бабушка, заложив крылья за спину и беспрерывно громко бормоча при этом: «Видали мы таких режиссеров! Видали мы таких режиссёров!» Он прилетал утром, щипал меня за усы и орал: «Горбачёв хороший мальчик! Хороший! Егорушка тоже хороший! Егорушка жрать хочет! Марш завтракать!». Повторяю, он говорил всё время, и это несоответствие звуков и артикуляции приводило меня в изумление. Слова вылетали из его ротика, но клюв двигался несоразмерно, и поэтому было ощущение, что он и звуки существуют отдельно друг от друга. Попугай сам по себе, а то, что слышно – само по себе. Как будто он говорил под фонограмму.
Точно как сейчас. То есть Юрка говорил и говорил явно по-русски, но мне казалось, что слова и движения его губ не совпадают. Не сихрон, как говорят звукорежиссеры. А главное, отсутствует смысл! Я забыл про всё на свете, про теннис, про розыгрыш, про свои пятьдесят лет, я как будто смотрел озвученное немое кино. То есть сначала я видел, как двигаются его губы, а потом уже слышал, что из них вылетает. Меня не укачивало, меня не особо интересовало, что внизу, я прямо вывесился между ними, стараясь понять, как это всё может быть и не кажется ли мне это, что мой товарищ рулит сам!