Странно выражается, – подумал Ромашин. "Давешнее умерщвление", надо же. А вроде грузин...
– Вы специалисты, – сказал он. – Считаете, что это действительно могло произойти?
– Вынос или убийство? – осведомился Долидзе.
– То и другое.
– Вынести горючку могли, – кивнул Константин. – Убить – нет. Я имею в виду способ... Нам Витя все описал в подробностях, и Лена тоже...
Только сейчас Ромашин обратил внимание на Криницкую, которая при появлении следователя спряталась в тени большого шкафа, перегородившего комнату.
– Я бы хотел поговорить с каждым из вас в отдельности, – сказал Антон. – По-моему, вон там, в углу, вполне можно уединиться.
В углу уже уединилась Елена Дмитриевна, и Антон направился к ней, взглядом попросив остальных продолжить свои разговоры.
За шкафом было не то чтобы темно, но сумрачно, и Антон случайно задел рукой клавиатуру стоявшего на лабораторном столе компьютера, и спавший экран осветился, голубой фон сделал обстановку интимной и даже чуть таинственной.
– Я все время думаю, – сказала Криницкая, не дожидаясь вопроса. – Не могло этого быть. Никак. Никогда.
– Что быть не могло, Елена Дмитриевна? – осторожно осведомился Антон.
– Ничего не могло. Я же вижу, куда вы клоните. Нет у нас таких горючек. И в институте нет. А убить Володю... Господи, даже подумать об этом... Маша? Она его больше жизни... Когда у него осенью нашли опухоль... Потом оказалось, что доброкачественная, вырезали, и все, но сначала, вы же понимаете, подумали... Маша чуть сама не умерла, у нее, когда все хорошо закончилось, было такое нервное истощение, что...
– Ревность... – вставил Ромашин.
– Какая ревность, о чем вы? К кому? Я знаю, вам уже донесли... Да, мы с Володей были... И что? Вы можете допустить, что любовь – она как... ну... в общем, приходит, когда не ждешь, и уходит, не спрашивая. Так и у нас было. Мы с Володей слишком разные люди. Может, поэтому... Я у них на свадьбе была подругой невесты. Маша была такая счастливая, что я все время думала: "Как хорошо, что у нас с Володей все кончилось".
Она ведь не Машу выгораживает, – подумал Антон, – а себя, доказывая, что не было никакой ревности. Случилась любовь и прошла. Появилась новая – Виктор Веденеев, вот он стоит отдельно от группы, бросает взгляды в нашу сторону, боится, как бы Лена не сказала что-нибудь, о чем потом придется жалеть.
Антон сделал приглашающий жест, и Веденеев подошел к столу, сел рядом с Криницкой, успокаивающе положил ладонь ей на руку.
– Я не знаю, о чем вы Лену спрашивали, – сказал он, – но хочу сказать, что нет в нашей лаборатории таких горючек, чтобы... – он запнулся, не желая произносить слово "убить", но не находя и других слов для замены.
Что они все об одном? – с досадой подумал Антон. Наверное, именно эту проблему они обсуждали, когда я вошел. Нет таких горючек, значит, и способа нет. Глупо, вообще говоря, с их стороны утверждать то, что будет обязательно проверено. Точнее – глупо, если они знают, что экспертиза докажет обратное. Но ведь они не дураки – ни Веденеев, ни Криницкая, ни этот Долидзе, ни остальные.
– Я не занимаюсь сейчас физико-химическими проблемами, – сказал Ромашин. – Я в них ничего не понимаю. Возможно, смерть вашего друга была несчастным случаем. Возможно – нет.
– Если нет, то вы ищете мотивы, – перебил следователя Веденеев. – Уверяю вас, ни у кого и мотивов не было. Мы дружили.
– А идея, которую Митрохин у вас украл и выдал за собственную?
– Вы имеете в виду способ синтеза в вакуумной камере при подаче модулированного напряжения?
Возможно, Антон действительно имел в виду именно это. Вряд ли Митрохин украл у Веденеева две идеи. Хотя, если в первый раз ему сошло с рук, он мог и вторично...
– Да, – сказал Ромашин. – Об этой идее я и говорю.
– Вы утверждаете, что не разбираетесь в физико-химии горения?.. Не украл у меня Володя эту идею, с чего вы взяли?
– Даня, наверное, проболтался, – тихо произнесла Криницкая.
– А... Когда статья вышла, в институте действительно многие говорили, что идея у Володи краденая. Глупо, что Даниил поверил. Спросил бы у меня, я бы... Понимаете, идея действительно была моей, мы ее с Володей обсуждали, и он разработал экспериментальную методику. А я в это время работал над кластерным бло... Неважно. В общем, я ему сказал: делай сам, на меня можешь не ссылаться.
– Володя никогда бы не взял чужое, – гневно бросила Криницкая и даже кулачком по столу стукнула. – Если это вам Даня сказал, то он... он... Я с ним разберусь!
– Лена, – предостерегающе произнес Веденеев и повернулся к следователю: – Даниил теоретик, у него специфические представления об интеллектуальной собственности. Он бы точно не стал отказываться от авторства.
– Допустим, – уклончиво сказал Ромашин, чувствуя, как обнаруженные им мотивы тают, будто снег в апреле. – Вы говорите: Вязников не стал бы... Вы хорошо его знаете?
– По работе – да, конечно, – пожал плечами Веденеев. – Замечательный теоретик, такой интуиции, как у него, я ни у кого не встречал.
– Он бывал в лаборатории?
– Здесь, у нас? Нет, конечно, на этаж у него нет допуска.
– Не понимаю, – искренне удивился Ромашин. – Он ведь работает с вами...
– Да, все расчеты реакций объемного горения – его, и почти вся обработка результатов.
– И он не приходил в лабораторию?
– А что ему здесь делать? Теоретики сидят во втором корпусе. Даниилу вообще противопоказано появляться там, где есть работающие приборы и установки. Либо что-нибудь тут же перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет...
– Случай у Догилевых помнишь? – оживилась Криницкая, которая, похоже, рада была поменять тему разговора.
– Конечно, – кивнул Веденеев. – Это случилось на именинах у Зиночки Догилевой, она у нас лаборанткой работает, – обратился он к Ромашину. – Собрались на даче, человек двадцать там было, все свои, Даниила тоже позвали, не потому, что с ним веселее, а потому, что жалко его. Живет один, ни родителей, ни братьев-сестер, никого. С женщинами тоже не везет... Так вот, до его приезда все шло нормально, но как только Даниил вошел в дом, сразу начали портиться подряд все бытовые приборы. Холодильник отключился и больше включиться не пожелал. Экран телевизора погас. Что там было еще?
– Утюг, – подсказала Криницкая.
– Да, это самое удивительное! – воскликнул Веденеев. – На газовой плите стоял чугунный утюг, Зинины родители обычно использовали его, как тяжесть, когда капусту солили. В последний раз им гладили при царе Горохе. Так вот, Зина хотела переставить утюг на кухонный стол, потому что нужна была конфорка, и обожгла ладонь: железяка оказалась раскаленной.