– Что тут удивительного? – поднял брови Ромашин. – Утюг – вы сами сказали – стоял на плите.
– Но газ-то не горел!
– Значит, кто-то зажигал раньше, а потом выключил.
– Исключено, – твердо сказал Веденеев. – Был выключен главный вентиль, что во дворе. Я пошел, чтобы повернуть рычаг, а тут Зина завопила из кухни...
– Интересно, – сказал Антон, хотя ничего интересного в рассказе Веденеева не нашел: обычная байка. Был у Антона в детстве приятель по прозвищу Флашка, который спотыкался на ровном месте. Все считали, что Флашка придуривается и играет на публику, но Антон, бывавший у приятеля дома, знал, что это не так. Флашка был несчастным человеком – он даже по квартире старался перемещаться, нащупывая ногами путь, чтобы обо что-нибудь не споткнуться. И все равно падал, а однажды сломал ногу, упав с единственной ступеньки у школьных дверей. Объяснения этому феномену у Антона не было, а психолог с Петровки, которому он как-то рассказал эту историю, заметил глубокомысленно, что речь идет, скорее всего, о подсознательном процессе, когда ноги подворачиваются вне всякой связи с окружающей действительностью.
Правда, электроприборы в присутствии Флашки работали нормально, а утюги сами собой не нагревались.
– Интересно, – повторил Ромашин. – Вот вы сказали, что вам было Вязникова жаль: и девушки у него нет, и живет он бобылем. Но ведь, по вашим же словам, он теоретик божьей милостью. Нужно ли его жалеть? Разве работа не компенсирует отсутствие женщины?
Виктор и Елена переглянулись.
– Для иных, может, и компенсирует, – уклончиво сказал Веденеев. – А иные всю жизнь страдают.
Ромашин молча переводил взгляд с Виктора на Елену. Он догадывался, что должно быть продолжение, и терпеливо ждал.
– Да что там, – тихо сказала Елена, – вы все равно узнаете. К гибели Володи это не имеет никакого отношения...
– Вязников давно и безнадежно влюблен в Митрохину, – без эмоций проговорил Ромашин, сложив в голове нехитрую мозаику. Криницкая вздохнула, а Веденеев едва заметно поднял брови и посмотрел на следователя с уважением.
– Он никогда в этом не признается, – сказала Криницкая, – и уж тем более – Маше. Впрочем, может, сейчас... Нет, думаю, что и сейчас тоже. Особенно сейчас.
– Вы считаете, что это мотив? – неожиданно агрессивно спросил Веденеев. – Оставьте эти идеи, Даниил и мухи обидеть не способен!
– Вообще-то, – сказал Ромашин, – вопросы должен задавать я. Но раз уж вы спросили... Конечно, мотив слабоват. А возможности для реализации вообще никакой.
– Так что подозреваемыми все равно остаемся мы с Леной, да еще, возможно, Маша, – с мрачным видом заявил Веденеев.
Ответить Ромашин не успел – за шкаф заглянул давешний грузин по фамилии Долидзе.
– Господа, – сказал он, – я, к сожалению, вынужден прервать вашу беседу. Витя, – обратился он к Веденееву, – во втором тигле пошел отсчет. Вы могли бы отложить разговор на два-три часа? Иначе придется прервать эксперимент, а это довольно большие деньги.
– Да мы уже закончили, – сказал Ромашин, поднимаясь.
– Удалось разобраться? – поинтересовался Долидзе. – Или вы так и остались в убеждении, что Володю убили Витя с Леной?
– У меня нет оснований для такого предположения, – сухо сказал Антон.
– Но вы его, тем не менее, сделали, – осуждающе проговорил Долидзе.
– Всего хорошего, – сказал Ромашин и направился к двери.
За его спиной кто-то прерывисто вздохнул.
x x x
К теоретикам следователь не пошел. О чем говорить с Вязниковом, он пока не решил, а становиться объектом наблюдения со стороны десятка умных и проницательных людей ему не хотелось.
Вернувшись на работу, Ромашин позвонил в лабораторию судебной экспертизы.
– Илья? – сказал он. – Я только что из института.
– Отлично! – обрадовался Репин. – Я туда завтра собираюсь. Давай встретимся, расскажешь о впечатлениях.
– Да, маловато информации, – сказал он час спустя, выслушав Антона. Разговор происходил в кабинете Репина, хозяин расположился за журнальным столиком, а гость ходил из угла в угол, с неодобрением поглядывая на разбросанные в беспорядке бумаги, лежавшие не только на письменном столе, но и на журнальном, а еще на кожухе компьютера, в большой картонной коробке в углу и даже там, где бумагам не полагалось находиться в принципе: в полуоткрытом, будто рот астматика, обувном ящике. – По сути, ничего ты не выяснил, если не говорить о странной способности Вязникова нагревать утюг и портить электроприборы.
– При чем здесь утюг? – отмахнулся Антон. – Тебе нужно разобраться в горючих смесях, над которыми работают в лаборатории. Сложное дело – я не о твоей компетенции говорю, а о том, что с тобой вряд ли будут делиться нужной информацией.
– Как, ты говоришь, комментировал Веденеев? – перебил друга Илья. – "Либо что-нибудь перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет"? Вроде самопроизвольного возгорания. Конечно, человек – не утюг на даче...
– Ты о чем? – с недоумением спросил Антон, остановившись перед Репиним и глядя на него сверху вниз.
– При Вязникове раскалился утюг, чего быть не могло. При Вязникове перестал работать исправный холодильник. При Вязникове без видимой причины сгорел человек.
– Илюша, – раздраженно сказал Антон. – Давай без фантазий, хорошо? Иногда твое воображение мешает делу.
– Да? – отозвался Репин. – Вероятно, ты прав. Но все-таки я бы на твоем месте...
x x x
Под вечер Антон наконец решился и позвонил в муровский архив, куда обращался чрезвычайно редко – с майором Ниной Равдиной у него отношения не сложились, они невзлюбили друг друга с первого взгляда, бывает ведь и такое в жизни, а на работе – сплошь да рядом. Уже набрав номер, Антон отметил про себя, что, похоже, подсознательно тянул время до пяти часов, когда Равдина обычно уходила домой, а на телефоне дежурили девочки, более, чем их начальница, склонные выслушивать нелепые порой обращения оперативников и районных следователей. Идея, которую просил проверить Илья, Антону выглядела притянутой за уши и не имевшей отношения к делу о смерти Митрохина. Он согласился навести справки, представляя, что подумают о нем девочки из архива, услышав, какие сведения необходимы следователю Ромашину.