— Ты все пытаешься отыскать в чужих не словах даже — действиях! — ответы на собственные вопросы, — заметил Ланц уже серьезно. — Ты спрашиваешь, прав ли твой наставник, думаешь, а не прав ли Керн; в конце концов, задаешь этот вопрос мне… Ты колеблешься между множеством вариантов, но, поскольку не можешь предпочесть ни одного, опрашиваешь окружающих, чье суждение, по-твоему, достойно внимания и чью точку зрения не зазорно принять.
— Может, все дело в том, что я с одиннадцати лет живу по распорядку, учрежденному для меня другими, и руководствуюсь приказами, а не желаниями.
Ланц внезапно, резко подавшись вперед, отвесил ему внушительный подзатыльник, тут же усевшись обратно, как ни в чем не бывало; он ошарашенно воззрился на старшего сослуживца, не зная, как поступить и что ответить.
— Сам сказал — «не трогай академию», — пояснил тот. — Хороший ход — свалить на вышестоящих вину за нежелание делать выбор. Главное — подобный вывод избавляет от ответственности за свои поступки, а заодно и позволяет найти виновного в твоей слабости.
Курт, морщась, потер затылок, глядя в его сторону с ожесточением.
— А руки распускать обязательно? — уточнил он; Ланц тихо засмеялся.
— Твой подопечный тебе этот вопрос частенько задает, да?.. Ну, это иная тема… Зато глаза оживились, наконец. Итак, абориген, у нас обрисовывается неприятное зрелище: попав в окружение людей, которые стремились помочь тебе, указать путь и поддержать, ты с легкостью сбросил на них все прочее, после чего с чистой совестью их же в этом и обвинил. Возразишь?
— Также другая тема, хотя и немаловажная, — тихо добавил Курт, — касается того, чего ради эти люди помогали и поддерживали. А именно — для того, чтобы указать вполне конкретный путь. Говоря без эмоций, из меня изготовили то, что им было необходимо.
— Та-ак, — протянул Ланц осторожно, глядя на него уже без усмешки. — Ну, было б странно, если бы ты ни разу над этим не задумался, другое дело — чем эти раздумья увенчались.
— Ничем крамольным, Дитрих; только лишь тем, что мне всегда казалось — они знали, что делали, знали, как и для чего. Что я оказался таким, как должно, и там, где положено; и думал я так исключительно потому, что признавал auctoritas inoppugnabilis[111] тех, от кого это зависело, и их знание человеческой сути. Что меня увидели и поставили там, где я должен быть. Что путь, по которому я пошел, пусть и избран не мной, но — мой. Верный. И когда те же люди, а именно мой наставник, до сей поры ни разу не давший мне дурного совета, ни разу во мне не ошибившийся и некогда меня на этот путь направивший, не единожды упомянул о том, что я должен его оставить — невольно начинаешь думать, а не прав ли он и на этот раз.
— Иными словами, абориген, когда после приказов у тебя поинтересовались твоими желаниями… что произошло?
— Не знаю, — отозвался тот искренне. — Первая мысль, конечно, что это — намек, такой же приказ, но в более мягкой форме. Вторая мысль… Да, не исключено, меня настораживает возможность выбора. Боюсь ошибиться и сделать выбор неверный.
— Тогда вопрос — почему.
— Странный вопрос, Дитрих; от моих промахов слишком многое зависит…
— Хорошо, — кивнул тот, вскинув руку и не дав договорить. — Я понял. Зададим вопрос иначе, разбив его на два. Первое. Твое желание — остаться в должности следователя или нет?
— Разумеется, да. Как потому, что на меня полагались именно в этом качестве, от меня ожидали именно этого (а я не хочу обмануть их надежд), так и в силу того, что мне это по душе самому; обе причины, с моей точки зрения, взаимосвязаны, и первая вытекает из второй. Твой следующий вопрос я уже знаю. Желая продолжить службу, боюсь ли я своими ошибками нанести вред себе или другим. Так?
— И твой ответ?..
Курт тяжело вздохнул, снова упершись локтями в колени и уставясь в гладкую каменную плиту под ногами.
— Что касается меня самого, — заговорил он нескоро, — то я, без сомнения, не радуюсь всем этим… темным сторонам нашей работы. Но я готов это сносить, готов предоставить собственную душу, так скажем, для любых прегрешений, которые окажутся необходимым средством, орудием, если угодно, для достижения цели; однако я должен быть в этой цели уверен. Я готов на любой шаг; но при этом я должен знать, знать доподлинно, что все не зря. И мой ответ — да, я опасаюсь не за себя. Я должен быть твердо убежден в том, что от моих действий не пострадает тот, кто этого не заслужил. Что когда-нибудь я не взгляну на себя самого с ужасом и омерзением. Конечно, можно говорить о том, что есть различие между человеком, совершившим преступление осознанно, и тем, кто сотворил нечто подобное по ошибке, но моя ошибка и есть мое преступление. Мои ошибки говорят о том, что я преступно мало внимания уделил своему развитию, обучению всему тому, что обязан знать и уметь, что я преступно невнимателен или забывчив, или небрежен, в конце концов.